ОТЧИЗНА
Желтый ирис засиял на мокром луге,
словно в годы детства в кучерявой мгле.
Легкой ласточкой летит стрела из лука —
это стре́лы лет.
Осы пестрые в пунцовых роз фиалах,
звезды мокрые дымятся в сизый вечер.
До сих пор свет юности твоей пылает,
хоть еще десяток лет берешь на плечи.
Слушай: сына своего зовет Отчизна
безыскусным, самобытным, вечным словом.
Воды отразили подоснову жизни:
карие глаза и мелодичность мовы.
ОТРЫВОК
Боюсь гасить мерцанье лампы:
во тьме сильнее страха дрожь,
и ночь, разбитая на ямбы,
вонзилась в сердце, словно нож.
Тут не до сна! Горланит кочет,
часы звонят, и месяц виснет.
Мой сон, мой голос неспокойный
в моей трагической Отчизне.
ХАТЫ
Растут под ветром буйным хаты
грибами красными исконно;
дозорным — пик горы косматой…
Село, хоть нынче ты спокойно?
По давним войнам и по сварам
в лесах багровых воют лисы.
Еще свежи следы пожарищ,—
а над селом комета виснет.
В реке девчата солнце моют,
и вербы выстроились рядом.
Весной здесь пашут, ткут зимою,
и власть бунтовщиков карает.
ЭПИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР
Под знаменем латуннолистых буков,
где солнце покатилось огневой тарелкой,
шмелями хлопцы смуглые в излуках
гудут, и пыль столбом рудым встает над речкой.
На бурунах травы, в зеленом дыме
качаются коров массивные колоды,
заря с зарей встречаются над ними,
под ними гомонят живительные воды.
Цветов сонливых токи синим дымом
струятся в зрелость ядер, жажду роста будят,
зерно взбухает, оказавшись в тучной влаге,
мужчины пожирают жадным глазом ладных
дивчат широкобедрых, смуглых, пышногрудых.
Горбатый ангел леса спешно ложе ладит.
Пергаментом свернулись неба зодиаки,
они к нам крестами нисходят ночью,
и грезы наших вер горят стожарным маком.
И звезд угасших искры озаряют очи,
зовет петух горластый синий месяц —
то пиршество красы, рождения победность!
Так возникают вера и державный строй.
Зверье и боги. Общество содружеств.
Бесстрастный вечер взял кормило в руки,
и синий стяг уже на вечном светит месте.
Я в сотый славлю раз безудержную жизнь!
БАЛЛАДА О ГОЛУБОЙ СМЕРТИ
В кольце фантомов каменных — дворов кошели,
как крылья мрака, вьются узкие ступени,
на горле ночи арка, как тугой ошейник,
зловонье плесени, унылость, отупенье.
Искромсанный, забрызганный клочок бумаги,
поспешные слова: «Виновных не ищите,
никто не виноват…» В лаптях, неслышным шагом
бредет по крыше месяц, прогибая шифер.
Из вскрытых проводов — пар голубым букетом,
кровь синею струей — из медной жилы вспухшей.
Звучит печали соло на призрачном кларнете,
во сне притихший шкаф вдруг вскинулся в испуге.
Пылает голубой ручей, как вдохновенье,
два сердца усыпляет безумия шепот
из дна сознанья.
Газ голубым цветеньем —
в лоскутья тишины!
Ночь — в исступленный омут!
В кровать, ладью довольства и хандры влюбленных,
мышь лунная вползает, куцо и цинично.
Двух тел, в последний раз навек переплетенных,
слепые корчи боли и услады нищей.
Над ними наклоненный синий ангел газа
венчает голубым огнем, как веткой мирта,
бросая, как лилеи, души их в экстазе,—
так и сгорят, как две последних капли спирта.