Идут расстрелянные, с ними
я вижу Лебедя Максима,
спокойного и в час тревоги,
святого друга-побратима,
мы шли с ним по одной дороге
и вместе горюшка хлебнули…
Меня с ним разлучила пуля…
И все ж в Коммуну, что грядет,
со мною рядом он придет
по жизни, что ветрами дышит…
Я сердцем шаг его услышу.
Надежна поступь, прыть казачья…
Его (товарищи, я плачу…)
любил за запорожский нрав.
Максим! Я помню, как ты рвал
цветы в лугах… И Днепр, и волны…
И клуб Блакитного, и ты
шагаешь споро и спокойно
по жизни, полной суеты…
Обрушил враг твои мосты.
Стрельбицкий, ректор института
в далеком Харькове, давно…
Дни превращал мои в минуты,
распахивая мне окно
в мир звездный правды и науки.
Меня ты светлою рукой
вознес туда, где туч река
разбита чистыми лучами,
и солнце встало над ночами
и воссияло надо мной…
Была то партии рука.
С отцовской добротой и лаской
она меня издалека
ввела в храм знаний, словно в сказку…
Тебя замучили каты,—
огнем и пагубным металлом
крушили к жизни все мосты,
чтоб с нами ты не смог идти,
но душу — нет, не расстреляли.
Идешь с живыми вместе ты
к прекрасной цели, в день погожий,
на моего отца похожий.
Я помню, слез ты не скрывал,
когда тебе читал я строки
стихов своих… Уже сиял
над парком месяц, как ведерко,
а из него струилось вниз
с небес — по крыше — на карниз —
в листву и травы молоко…
«Молюсь… Сомненья далеко…» —
читал я Лермонтова юным…
О, как завидовал я струнам
души поэта, что могли
мне петь среди житейской мглы!
А с неба сыпалась пороша,
и серебро, и бирюза…
Но зависть к гению хорошей
была и чистой, как слеза.
Твоею музой вдохновлен
был Украины лирик нежный,
читал тебя весною он,
и в дождь осенний, в вечер снежный…
Познать живую душу — счастье.
Люби ее, как море трав…
Вот так Стрельбицкому я часто
младое сердце открывал.