Вдруг блеск огнистый
метнуло солнце,
исчезла тень.
Встает цветистый,
встает лучистый
рабочий день.
«Голубизной вечернею одета…»
Голубизной вечернею одета
даль окоёма и вишневый сад,
в сети ажурной вижу искры света,
созвездий первых золотистый ряд.
Село затихло: ночь страдного лета,
сморившийся косарь улечься рад.
Серебряную нитку до рассвета
прядет одноголосый хор цикад.
Я к тишине прислушаюсь, немея,
едва дыша, ее спугнуть не смея,—
но тишину вдруг отгоняет шум:
гудит земля набатно на просторе,
растут деревья, колосятся зори,
бьют родники высоким светом дум.
ЛЕБЕДИ
Посвящаю своим товарищам
На тихом озере, где млеют верболозы,
плывут, плескаясь, в зной и в листопад,
подрезанными крыльями шумят,
и шеи гнутся их, как трепетные лозы.
Когда ж придут, стеклом звеня, морозы,
в сон белоснежный плесы погрузят,—
пловцы сломают хрупкий лед преград,
и не страшны им зимние угрозы.
О пятеро певцов, сквозь вьюжный вой
доносится напев ваш громовой,
отчаянье ломая ледяное.
Дерзайте: из неволи, сквозь туман
созвездье Лиры выведет ночное
в кипучей жизни светлый океан.
«Померкшей позолоты прах…»
Померкшей позолоты прах
на древних храмах Ярослава,
и солнце — стертый грош в руках,
и как позор — былая слава.
Побед восторги позабыты,
кровь печенегов не течет,
останки жалкие открыты:
церквей руины и ворот.
Над пепелищами веков
стою и думаю: все было…
И громко череда гудков
вдруг день грядущий возвестила.
«По клетке, за железными дверями…»
По клетке, за железными дверями,
униженный, но величавее, чем бард,
уставясь в пустоту тоскливыми очами,
неслышно мечется могучий леопард.
Пружинит гордый шаг, играет огоньками
шерсть пламенистая. И смех вокруг, и гвалт,
но узник в джунглях, движется кругами,
где гнутся лотосы и расцветает нард.
Так и твоя, поэт, невероятна доля —
метаться, рваться в путах суеты,
о рае грезя, словно Пико Мирандола.
И к синим берегам на золотой гондоле
твоя мечтательная грусть плывет… а ты…
а ты грохочешь кандалами Атта Троля.
ЛЮБЕ КОЛЕССЕ
Сирени и розам дивлюсь,
мне радость доносит антенна,
прозрачнее тела медуз,
воздушней мазурки Шопена.
И свет я вдыхаю, и звук,
лучи надо мною играют,
я вижу: на кладбище мук
опять семена прорастают.
О пращуры давних веков,
влюбленные в музыку дети,
я душу открою без слов
сокровищам лучшим на свете.
Сирени и розам дивлюсь,
мне радость доносит антенна,
прозрачнее тела медуз,
воздушней мазурки Шопена.
ПОГАСНЕТ ЦВЕТ АПРЕЛЯ
Погаснет цвет апреля,
и отшумит весна,
и будет лето зелено
и глубь ясна.
В ту глубь заглянет осень
и загрустит сама,
и под гуденье сосен
придет зима.
И нет тем дням покою:
весной сойдет снежок,
откроется с тропою
след чьих-то ног.
И вновь цветут черешни
и зеленеет луг…
День нынешний, вчерашний —
извечный круг.
И я в том круге с вами
душою молодой:
спадаю, поднимаюсь
с днепровскою водой.
ПОДОЛ
Созвездье Треугольника слетело
на шири вод, на сумрак мостовой,
на темноту низины луговой,—
и взгорье удивленно онемело.