Цикл пейзажей «Литературные места России» — интересный, ныне продолжаемый художником — бесспорно, ценнейший подарок современникам и земной поклон русской литературе, сердечная благодарность и признательность ей.
У Козелкова не только в пейзажах много щедрости, любви к природе и людям, он и в жизни удивительно щедрый человек. Более семидесяти картин передал художник Оренбургскому музею изобразительных искусств, областному краеведческому музею, предприятиям, училищам и школам, музеям классиков отечественной культуры. Десятки репродукций с его картин публиковались в журналах «Огонек», «Москва», в центральных газетах.
В козелковских пейзажах нет человека, но видны дела его рук, приметы созидательной деятельности, облагораживающей и украшающей землю. Живописуя природу, Козелков далек от умиления стариной. Пейзажи его современны и своевременны, они помогают нам сегодня, в бурный век научно-технического прогресса, сохранять духовное равновесие, сберегать и накапливать в человеке человеческое…
Ведь для каждого из нас Родина — это не только машины и хлеб, мощные электростанции и заводы. Это — и песни народа, и тихая лесная речушка, и березовые перелески за околицей, и сирень у резного сельского крыльца, и веселая толчея подсолнухов вдоль старого плетня, и полевая дорога в хлебах… — все это вечно изменяющееся и обновляющееся и вместе с тем неизменно родное и близкое давно стало главным интересом, содержанием, поэтической и патриотической сутью полотен Федора Козелкова.
6. Оратай
Однажды в выставочном зале, где экспонировались пейзажи Федора Козелкова, мое внимание привлек молодой мужчина с обветренным крепким лицом, добрыми серыми глазами. Он пристально вглядывался в пейзажи, подходя к ним слишком близко. Надолго задержался у холста «Весенний день»: солнце припекает майскую пашню, и напоенная дождем и водополицей, она как бы дышит голубоватым паром. Попыхивая дымком, движется вдали по желто-серой стерне оранжевый трактор.
— Нравится? — спросил я осторожно, подойдя к мужчине.
— Да. Точь-в-точь… Пашня-то, глядите, ровна и мягка, как взаправдашняя. И как такое срисовать можно?! — с изумлением торопливо зашептал он мне, подвернувшемуся в многолюдном, но молчаливом зале, собеседнику.
— Вы из села?
— Да. Из колхоза «Путь Ленина». Приехал запчасти получать. Днем — в бегах, а вечерами стараюсь то в драмтеатр, то в кино, то на выставку попасть, — словоохотливо поделился посетитель и, отшагнув от висевшей на стене небольшой картины в багетовой рамке, вдруг откровенно посетовал: — Однако маловата картина. Извините меня, но пашню знаете как можно бы размахнуть? В полстены бы вот этой, а? Это же пашня! Если бы художник хоть одну зорьку покатался на пару со мной в кабине К-700, он такое бы увидел, такое бы рванул! — мужчина тряхнул кулаком у себя над головой.
— Вы пахарь?
— Да, трактористом работаю. И вот порой такое видишь, что никакой цветной телевизор тебе не покажет! Сказочная красота — на заре пахать. И небо, и земля такие нарядные, такие… молодые!.. Жалко, художника нет под рукой: ухватить бы ему этакую красоту, срисовать…
— Вот и пригласите художника в гости, покажите свою пашню, — посоветовал я.
— Так разве ж он поедет? Человек-то небось занятой… А я бы, мы бы рады… Вот адресок мой запишите. Оба приезжайте. Не пожалеете. Такой красоты, как в нашем Северном районе, нигде в Оренбуржье не сыскать. Леса, речки, степь — все у нас есть. Так приедете?
Я пообещал передать приглашение тракториста Николая Лукерина (так назвался молодой мужчина) художнику Федору Ивановичу Козелкову.
…Когда жатва в области подходила к концу и на полях зарокотали моторы тракторов, распахивающих жнивье, я собрался в дорогу и зашел за Козелковым. К несчастью, Федор Иванович поехать со мной не смог: в осеннюю пору его частенько подкарауливал и сваливал в постель старый радикулит. Недуг внезапно скрутил его и на этот раз.
В Северный район я поехал один. Точнее сказать, полетел на двухкрылом самолетике.
Три дня я пробыл в колхозе «Путь Ленина». Вернувшись в Оренбург, сел за бумагу и написал в газету очерк о трудовом подвиге Николая Лукерина.
Вот что я написал.
Поясница и шея будто закаменели, во рту пересохло от знойной духоты кабины и молчанья. Вглядываясь в рассветную мглу, Николай остановил трактор, сполоснул водицей горячее потное лицо и начал новое поле.