Покой и отдушину он находил в молчаливом общении с дедом Панкратом. Правда, Панкрат иногда пускался в разговоры, но словно бы не с ним, Устином, говорил, а с наковальней, железками, со всем немым кузнечным инвентарем, хотя, по странному убеждению, и допускал, что коль Устин рядом, лоб в лоб, работает, кряхтит, чихает, улыбается, значит, должен всем своим живым телом воспринимать его речи. Тем более что слова Панкрата как для него самого, так и для Устина всегда были ободряющими:
— Ничего, Устин. Главное — не поддаваться. Ослабнет человек — и тогда он мягче воды, укрепится — тверже камня. Ага. На свете даже металла в готовом виде нет. Взять сталь… Это ж заматерелое железо — закалку прошло и кое-какие сплавы-добавки получило… Вот и люди. Все вроде из одного теста мы, да не все по крепости равны: у каждого своя закалка…
В этот день вели они сварку, норовили пустить в дело весь лом, каким разжился на станции председатель. С самого утра Панкрат был строг, молчалив, озабоченно рылся в куче привезенных железок, выискивая годное для сварки сырье. Потом попросил Устина загородить изнутри окно кузницы листом фанеры и в темноте пробой на искру начал определять сорта и марки металла. Делал он это просто: брал болванку, приставлял к вращающемуся наждачному кругу. В тот же момент в пол ударял пучок звездистых искр, и по их цвету, длине и форме Панкрат узнавал многое о повадках того или иного металла.
— Кремнистая… Для рессор сойдет. Твердовата малость, но что делать? — словно успокоил себя вслух Панкрат и отложил в сторону опробованную болванку, от которой наждак только что отрывал ярко-желтые снопики искр. Искры были то темно-красные, то фиолетовые, то белые — игра цветов казалась бесконечной, но старый кузнец, помня каждый, живо распределил железки сообразно их ковочным свойствам и подошел к горну.
Уголь хорошо прогорел, Панкрат кивнул Устину, и тот быстро посовал в огонь увесистые заготовки, присыпав их угольком. Потом Панкрат выжидательно ходил туда-сюда вдоль горна, а Устин покуривал в сторонке и ждал команды. Вскоре Панкрат улыбчиво подморгнул ему и сделал понятный жест: поди взгляни и сам узнай, хорош ли сварочный жар, не пора ли вынимать поковки, начинать работу?
Устин шагнул к горну, с прищуром уставился на раскаленные, будто кругляши алого жара, заготовки, по которым пробегали голубовато-белые искры и почти бесцветные язычки огня. Они указывали, что сварочный жар достиг предела, но вынимать металл из огня рановато. Важно было, сохраняя температуру нагрева, приостановить горение самого металла, избежать пережога. Тут и сгодился мелкий песок, который Устин загодя привез с речки. Он осыпал искрящиеся поковки ровным слоем флюса, который тут же превратился в стекловидный шлак, спасая поковки от окисления. Чуть погодя Устин клещами выхватил из очага обломок тележной оси, положил на двурогую наковальню, взял на стеллаже крупное зубило и подал его Панкрату, тем самым как бы говоря: ось будем сваривать вразруб.
— Молодец, Устин! Теперь ты, погляжу, и без меня тут сладишь, пожалуй, — громко сказал Панкрат себе в бороду, а Устину показал черный от угля здоровенный кулак с радостно оттопыренным вверх большим пальцем.
До самого обеда они сваривали втулки, оси, лемехи, набивали на деревянные колеса и дышла разогретые ободья и бандажи — в кузнице плавал, не поспевая выветриваться, пресный запах каленого железа и угарный чадок дымящейся окалины. Устин, оберегая Панкрата, все тяжести таскал на своем животе, взмок, блестел от пота и походил, скорее, на заправского кочегара, нежели на кузнеца.
В час обеда, когда Панкрат и Устин разложили на дощатом столе свои домашние припасы, к кузнице подрулила захлестанная грязью полуторка, и в ту же минуту солнечный квадрат дверного проема заслонила огромная фигура Федора Бредихина. Следом за шофером проковылял маленький колченогий Костюшка-счетовод.
— Здорово живем, кузнецы! — зычно поприветствовал Бредихин и прошелся по земляному полу кузницы с видом человека, приехавшего дать распоряжения.
Панкрат, очищая картошку в мундире, слабо кивнул ему и отвернулся к столу.
— Хреновый, погляжу, у вас харч, братцы-молотобойцы. И куда председатель наш смотрит? Ты, Костюшка, нынче же передай Васенину, пусть выделит кузнецам добавочный паек! — озабоченно гремел Бредихин, но во взгляде и движениях его была та веселая наглость и привычная игривая самоуверенность, с какой он, водитель единственного в колхозе автомобиля, всякий раз заходил к кузнецам. Имел он к тому же дурную манеру заглядывать во все углы, без спроса цапать кузнечный инструмент, лезть с советами, что крайне сердило Панкрата. От грохочущего бредихинского голоса и хохота, от громоздкого и суетливого его тела в кузнице создавался какой-то шумный беспорядок.