Заманиха была большим посёлком, привольно раскинувшимся среди широкого лога. Улицы терялись в зелени садов. На дальнем конце золотистой искоркой провожал день купол местного храма. На въезде с тракта было около двадцати крепких дворов, расположенных вдоль заросшей травой улицы с глубоко вбитыми колеями от колес. Избы были просторными, по четыре-пять окон на фасад. И сами избы, и надворные постройки были основательно срублены из толстого кедрового кругляка. Такая изба века простоит и ничего ей не сделается. Глухие дощатые заборы густо оплёл дикий виноград. В палисадниках под окнами росли мальвы. В большинстве домов окна уже светились.
Зотагин медленно ехал по улице. То с той, то с другой стороны на шум мотора лениво, для проформы, гавкали дворовые псы. Они здесь к машинам давно привыкли.
— Бизнес у местных такой, — пояснил Зотагин. — Гостиничный. Намотаешься в дороге, а тут тебе и стол, и дом. Хоть отдохнешь по-человечески. Многим нравится. Мне тоже, — он притормозил, объезжая «Дунфын». Водитель припарковал его задним бортом тентованного кузова к воротам, отчего капот грузовика высунулся на дорогу. — Вон и китаец тоже заночевать собрался… Хорошо бы ещё машину правильно ставить научился… Привет, Лукич! Как дела? — высунулся из окна машины Зотагин возле следующего двора.
— Идут помаленьку, — откликнулись с лавки под окнами. — Ты к Прасковье?
— Ага!
— А то у меня определяйся. Я нынче свободный. Груздочками солеными угощу. И тем, к чему их приложить следует. На кедровых орешках! Сам настаивал.
— В следующий раз, Лукич. Маринка-то как? Поправляется?
— Зажило, слава Богу! Бегает уже.
— Внучка его, Маринка, этим летом ногу сломала, — пояснил Зотагин, когда отъехали. — Играли на вертолёте, ну ты видела его возле околицы, она и прыгнула неудачно. Давно пора убрать этот хлам. Детей туда как на мёд тянет.
— Ты говорил, она учительница…
— Тётя Пана-то? Была учительницей, до того, как в Заманихе семилетку отменили и только начальную школу оставили. Теперь семилетка в соседнем поселке, а у них самих есть, кому историю преподавать. Вот тётя Пана и ушла, хотя работу предлагали. Не согласилась. Стара, говорит, я каждый день туда – обратно по тридцать верст ездить. Теперь живет одна. Лет десять уже как вдовствует. Муж в тайге пропал. Слухи ходили, будто он с контрабандистами связался. Камешки и все такое. На якутской стороне и пропал. С их погранцами лучше не шутить. Тайга им дом родной. С тех пор одна на хозяйстве. С котом и собакой. Ну и куриц ещё с десяток держит… Все, приехали!
Зотагин остановил машину возле пятистенка под шатровой крышей и выключил двигатель. С минуту вглядывался в длинный силуэт грузовика, смутно белевший через три двора. Может, знакомый кто?
Звякнула щеколда калитки, и со двора к ним вышла маленькая старушка в джинсах, кроссовках и накинутой на плечи куртке.
— Никак Саша приехал, — узнала она красно-белый тягач.
— Я, тётя Пана! — отозвался из кабины Зотагин. — Только я сегодня не один. Двоих на постой пустишь?
— Никак напарника себе подыскал?
— Не совсем, тётя Пана… Тут такое дело…
— Да вижу я, вижу уже! — Прасковья Яковлевна через открытую дверцу кабины разглядела, Веронику на пассажирском сиденье. — Вижу, что не напарник! Ладно, не гнать же вас теперь. Проходите, нечего на улице-то стоять, — посторонилась она.
Они вошли на крытый тёсом просторный двор. Прямо перед ними было крыльцо о трёх ступеньках перед дверью в холодные сени. Там горел свет. Справа тянулась бревенчатая стена амбара с прорубленными в ней маленькими окошками. Вход в амбар был утеплён брезентовой занавесью. От калитки к крыльцу шел деревянный настил, положенный еще хозяином. Тут же во дворе стоял большой японский джип-внедорожник.
— Ты же продать его хотела, тётя Пана, — сказал Зотагин.
— Передумала. Самой пригодится. В магазин съездить или ещё куда. Ноги-то уже не те. Прожорливый, правда, зараза! А бензин-то нынче дорог. Особо и не разъездишься.
Из конуры возле крыльца, громыхая цепью вылез здоровенный лохматый волкодав. Вопросительно взглянул на хозяйку.
— Свои, Ретиф, — успокоила его Прасковья Яковлевна. — Иди на место.
Волкодав для порядка обнажил клыки, глухо гавкнул и послушно скрылся в будке. Зотагина он знал, а в Веронике не узрел достойного противника. Поэтому гостей в дом пропустил.