Транспортёр миновал опушку редколесья и выехал на заболоченную низину располосованную множеством ручьёв. Километрах в двух за низиной темнел взбиравшимся по косогору хвойным лесом длинный увал. Местами его пологие склоны осыпались, образуя обрывистые уступы.
— Туда! — указал Жагрин в сторону взгорья. — И желательно без спешки, — неожиданно попросил он. — Староват я уже для таких марш-бросков. Чуть наизнанку не вывернуло.
— Без спешки, так без спешки… — покладисто согласилась Лу, плавно ведя транспортёр между мочажинами. — Смотрю я на вас, Арсений Иванович, и не перестаю удивляться, — неожиданно сказала она.
— И чего же во мне такого удивительного? — обернулся к ней Жагрин.
— Чего удивительного? — переспросила Елена, притормаживая перед разлившимся вширь ручьём. — Удивительно, что вы за собой никакой вины не чувствуете. Словно и не было ничего, словно не сдали нас американцам. А ведь и тогда вы понимали, и сейчас понимаете, что бы они с нами сделали.
— Не вижу необходимости вновь затрагивать эту тему, — отрезал Жагрин. — Я предельно ясно выразил свою позицию и считаю, что все точки в ней расставлены.
— Точки, может, и расставлены, — нехотя согласилась Лу. — Многоточия остались.
— Например?
— Например, не повторится ли при случае что-то подобное. Хотелось бы заранее это знать, чтобы опять не пришлось расставлять точки.
— Ты хочешь сказать, что вот прямо сейчас и намечается тот самый случай? — начиная злиться, уточнил Жагрин.
— Именно это я и хочу сказать, — подтвердила Елена.
— Ты тоже так считаешь? — посмотрел бригадир на Зотагина.
Тот промолчал. Не знал, что ответить. До сих пор не определился. Очень хотелось по-прежнему считать Жагрина хорошим человеком, но только вспомнишь, как он тянулся перед тем сержантом, сразу всё желание пропадает. Да и после… Чудом тогда отделались.
— Ладно, — Жагрин по-своему понял молчание Зотагина. — Мне с вами детей не крестить, а вам мои принципы понять жизни не хватит. Они, принципы эти, кровавым потом так в мою шкуру въелись, до смерти не вытравить. И обсуждать это с вами я не собираюсь… Деревья под тем обрывом видишь? — указал он. — Рули туда. Пока там спрячемся, а дальше видно будет.
Транспортёр осторожно втиснулся чащобу и остановился. Лу заглушила мотор и, закрыв глаза, устало откинулась на спинку кресла. Жагрин молча открыл дверцу и спрыгнул на землю. Постоял, вглядываясь в небо, и направился ко второй секции. С той стороны уже слышались возмущённые голоса.
— Что на тебя нашло? — Зотагин отстегнул ремень безопасности. — На Иваныча с какого-то перепуга взъелась. Обговорили же всё давно.
— Устала я, — призналась Елена. — До тошноты устала. От всех вас, от тайги этой долбаной, от неустроенности этой походной, от постоянного ожидания невесть какой очередной передряги… Устала, понимаешь? — повторила она.
— Ну, устала. Все устали, не ты одна. Иваныч то тут причём?
— Ни при чём! Под руку подвернулся. И вообще… сгинь с глаз. Одна побыть хочу.
— Ладно. Переживай. Мешать не буду.
Борта транспортёра заляпало свежей грязью: гнали не разбирая дороги. Хотя какие дороги? Нет их здесь, давно пора привыкнуть. Зотагин спрыгнул на серый ковёр опавшей хвои.
День клонился к вечеру. Похолодало. Остро пахло сыростью просыпающегося после зимы леса. Среди росших здесь лиственниц вызывающе зеленели редкие пихты. Сами лиственницы пока стояли голыми, кое-где сохранив на ветвях землисто-жёлтую прошлогоднюю хвою. Над ними неопрятно темнел глинистый обрыв. Ветер прогнал облака и теперь небо затягивали серые тучи. Ночью наверняка будет дождь.
Влажный лесной опад пружинил под ногами. Зотагин хлопнул дверцей кабины и пошёл ко второй секции. Все смотрели на Дзьоня. Павел стоял на крыше «Витязя» и осматривал в бинокль небо.
— Ничего не вижу! — сообщил он.
— Хоть чем-то порадовал, — проворчал Голубчик. — А вот и гонщик наш явился! — увидел он Зотагина. — Смотри, что вы с Ленкой наделали! — ткнул себе под глаз пальцем Сергей. Там наливался свежий синяк.
— Кто это тебе такой подфарник поставил? — удивился Зотагин.