— О китайцах можно забыть, — резюмировал Жагрин. — Опоздали.
Зотагин отнёсся к этому до странности спокойно. Может потому, что практически не контактировал с этими непонятными геологами. Не считая Ленки, конечно. Ленка была своя, Ленку было жалко. Но тоже как-то не так. Не от души. Словно сухое “соболезную” на похоронах когда-то знакомого человека. Похоже, совсем окостенел он душой за последнее время.
Пока Зотагин пытался разобраться в своих чувствах, бригадиру передали сверху микрофон.
— Слушай сюда, юзбаши! — загремел мегафоном Жагрин. — С тобой говорит офицер Сил Самообороны Сибири, и церемоний я тут разводить не собираюсь! Злопамятный я, сразу предупреждаю! А здесь, вот на этом самом месте меня очень обидели! Поэтому любое шевеление пяткой с вашей стороны посчитаю за новое оскорбление и разнесу тут всё к такой-то матери! Возможности вы видели. Превращу ваше корыто в плавучий гроб, даже икнуть не успеете! Понял меня, юзбаши? Не слышу ответа!
— Что тебе надо, иноверец? — откликнулись с баржи. — И не тешь себя мыслью, будто мы испугались твоих угроз! Мы снизошли до ответа исключительно благодаря твоему офицерскому званию, хотя и о том знаем только с твоих слов!
— Вот же сволочь недоверчивая. Патент ему для убедительности подавай, — проворчал Жагрин, прикрыв микрофон ладонью. — Я хочу говорить с Ириковым! — потребовал он.
Оказалось, это невозможно. Здешний представитель Великого Турана арестован и отправлен в столицу. Его обвиняют в попытке мошенническим путём присвоения особо крупной суммы из казны Эмира. Вину усугубляет сговор с грабителем, уже числящемся в международном розыске за подобные преступления. Более того, этот грабитель на момент преступления был у него в помощниках. Так что судьба Ирикова не предрешена. После быстрого и справедливого суда милостивого Эмира Тимурида Адли мудрого правителя Великого Турана, да пребудет он славен в веках всеми живущими народами, бывшего чиновника казнят огненным колесованием.
— Доигрался Сергей! Ведь сколько раз предупреждали, а всё без толку! — не сдержался Дзьонь.
— Хоть бы сам жив остался, — добавил Тихон. — Хуже, если его вместе с Осокиным тоже на суд в столицу увезли.
Не увезли. Много чести возиться с рабами. Рабы просто пробежались по воде.
— Там, — брезгливо махнул рукой в сторону кормы юзбаши. — Сами можете убедиться.
Зотагин не сразу сообразил, о чём говорит турок. И только взглянув на корму баржи, увидел, что здесь означает “пробежаться по воде”. Остальные тоже увидели. Жагрин, не сдержавшись, выдал прямо в микрофон длинную тираду, густо сдобренную отборным армейским матом, где упоминание о бешеной собаке было единственным, что не оскорбило бы строгой нравственности какого-нибудь завзятого моралиста. Но почему-то именно сравнение с четвероногим другом человека вывело турка из себя. Он прямо-таки слетел с кресла и что-то проорал на своём языке, указывая на корабль. С баржи грянул нестройный ружейный залп.
— Ё-оо-жики колючие… — как-то по-детски удивлённо произнёс рядом Тихон и навалился на леер, жадно хватая ртом воздух.
С палубы в ответ короткими очередями застрочили автоматы. Режущим визгом прошлась по барже спарка шестиствольных пулемётов, оставляя за собой косую полосу рваного железа от палубы к ватерлинии. Стрельба с баржи сразу прекратилась, но из-за её длинного корпуса, громко зудя моторами, вылетела стая аэроглиссеров. В каждом было по десятку лесовиков. Видно заранее готовились. Охватывая корабль в клещи, они собирались взять его на абордаж. Зотагин от вида всего этого впал в ступор.
— Уходи, дурак! — вызверился на него Жагрин. — Не стой пнём!
Он и Павел помогали раненому Тихону. Буквально затаскивали того в отсек. Тихон висел у них на плечах и едва передвигал ноги. Матросы, прикрывая им отход, стреляли из автоматов по лодкам. В спешке, больше для устрашения. Глиссеры скакали на поднятых ими же волнах, закладывали крутые виражи, поэтому попасть в сидящих там было почти невозможно. Лесовики атаковали молча. Не хотели до поры до времени попусту жечь патроны. Корабельные пулемёты тоже почему-то молчали.
Старшина втолкнул Зотагина внутрь отсека и задраил дверь. Тихона, откинув стол, осторожно уложили на лавку.