Разве много отроку нужно? Ослабел Василий от вина, а боярин в пустую чашу уже мёда крепкого плещет.
— И какую же ты мне девку в суженые сватаешь?
Князь поднёс чашу к губам. Рука дрогнула, и на вышитую сорочку струйкой потёк мёд.
— А хоть бы мою Марфу! И лицом удалась девка и статью, а такой покорности, князь, тебе на всей Руси не сыскать! — выдохнул Всеволожский, и пламя свечи отпрянуло в сторону, пуская под потолок чёрную копоть. — Мы, смоленские князья, всегда друг за друга стояли, а тебе надёжной опорой будем. На меня только положись, и Юрия мы облапошим, на Москве, как и прежде, великим князем останешься.
— Где же твоя дочь, боярин? Позови! Товар нужно лицом купцу показывать.
— Марфа! Поди сюда! — крикнул Иван Всеволожский.
На его голос из горницы вышла стройная девушка с белым лицом, с румянцем на щеках. Закружилась голова у Василия Васильевича: не то от выпитого вина, не то от увиденного. Хотелось ему подняться навстречу такой красе, да вот ноги не держат, словно приросли, окаянные, к полу.
— Это дочь твоя, Иван Дмитриевич? — искренне удивился Василий.
Верилось с трудом, что эта гибкая яблонька может быть дочерью такого крепкого дуба, каким был Иван Всеволожский. Только глаза, зелёные и лукавые, выдавали родство.
Согнулась яблонька перед князем, словно на ветру, и поклонилась в самые ноженьки.
— Здравствуй, князь всемилостивый.
А слово-то какое приберегла — всемилостивый!
— Здравствуй, Марфа.
Не укрылось от внимательных глаз Ивана Дмитриевича смущение великого князя: видно, девка по сердцу пришлась. Оженить бы! Что ещё Софья Витовтовна об этом скажет? Воспротивиться может, горда не в меру.
— А я вот тебе жениха привёл, доченька, — говорил Всеволожский, обнимая дочь за плечи.
Марфа стыдливо закрылась платком, только лукавые глазёнки на князя поглядывают. Приосанился Василий, ему пришлась по душе шутка боярина.
— Ступай, лебёдушка, мне с князем поговорить надобно, — отправил Иван Дмитриевич дочь в девичью.
Василий Васильевич уже справился с хмелем, заел квашеной капустой сладкое вино и поспешил откланяться:
— Идти мне надо, Иван Дмитриевич. После потолкуем, а уговор я запомню.
— Вот и ладненько... — Боярин помог князю надеть кафтан.
— Эй, Прошка! Бес! Где ты там?! — орал из сеней Василий. — Опять девок дворовых щиплешь! Выводи коня к крыльцу!
— Сейчас, Василий Васильевич! Сейчас! Это я мигом! — Прошка Пришелец оторвался наконец от важных дел, а в тёмном углу слышалось хихиканье молодки.
Ночь на дворе. А стужа такая, что и дьявола заморозит. Сел Василий Васильевич на жеребца, а он не хочет идти — недовольно гривой потряхивает. Ни шагу с боярского двора! Пригрелся в конюшне, здесь ему тепло и сытно. А возможно, и он прознал про печаль великого князя, оттого и не спешит.
Они уже отъехали от боярского подворья за версту, когда Василий Васильевич придержал коня:
— Один во дворец поедешь. Мне к боярину Всеволожскому вернуться надо.
— Оставил чего, князь? — хмыкнул Прошка. — Так, может, я принесу?
Кому надо во двор к боярину Всеволожскому, так это Прошке Пришельцу: в пристройке для дворовых людей его дожидалась сенная девка.
— Не найдёшь, — хмуро посмотрел на холопа князь. — И коня моего возьми, обратно я пешком дойду.
— Хорошо, батюшка, как скажешь.
Темна ночь, будто в колодец провалился князь. Постоял Василий Васильевич малость в тишине, только и слышит, как Прошка звонким голосом погоняет хозяйского жеребца:
— Но! Пошёл!
Боярский дом спал. Окна черны, и огонёк нигде не вспыхнет. Забрехала с перепугу собака и успокоилась. Скрипнула калитка, обернулся князь, а рядом девица стоит:
— Я знала, князь, что ты вернёшься, вот потому и во двор вышла, тебя встретить. За мной иди. — Марфа взяла ласково государя за руку. — Да ты не робей. Челядь здесь не ходит, а батюшка с матушкой уже спать улеглись.
Рука девушки была горячая, и теплота от неё, сокрушая стужу, разошлась по его телу успокаивающей волной. На лестнице, ведущей в опочивальню боярина, князь неловко оступился, ударившись коленом, и лёгкий девичий смех был ему в утешение:
— Тихо же ты, косолапый, дворню разбудишь!
Разве можно обижаться на эти слова, даже если рождён князем. Только крепче стиснул Василий маленькую ладошку, и ночь легла прохладой на лицо.
Без скрипа отворилась дверь в девичью; в свете чадящей лампадки Василий вгляделся в зелень лукавых женских глаз и прильнул к ним губами, словно путник к крынке с холодной водой. Как железо может быть мягким в пламени, так и Марфа сделалась податливой и нежной в горячих и нетерпеливых руках князя. И случился грех.