Так совершенно недвусмысленно проявилась социальная политика и культурная ориентация императрицы Елизаветы. Она была направлена на подавление правоспособности и духовное угнетение народа.
Эта правительница определенно внесла свой вклад и в «нравственное преобразование человека и общества», но, конечно, на свой лад. Развратная и неумная дочь Петра вела себя во дворце и во всей России, как дикая барыня, вполне в духе нравов своего отца. В случае минутного неудовольствия она била по щекам свою фрейлину, а один раз велела остричь волосы всем придворным дамам. Екатерина Вторая в своих мемуарах так и говорит: «В один прекрасный день императрице нашла фантазия велеть всем дамам обрить головы. Все ее дамы с плачем повиновались; императрица послала им черные, плохо расчесанные парики, которые они принуждены были носить, пока не отросли волосы».
Елизавета считала себя благочестивой христианкой, но в действительности была скорее суеверна, чем религиозна. Она имела очень приблизительное представление о православной вере, а ее богомолья и паломничества к святым местам превращались в блестящие маскарады, роскошные пиры и увеселительные верховые прогулки в сопровождении своих фаворитов.
В отличие от предшественницы и двоюродной сестры, Анны Иоанновны, привязанной к одному фавориту — Бирону, Елизавета была любвеобильна и дарила своей благосклонностью многих кавалеров. Эта любвеобильность очень напоминала распущенность, которую приписывали цесаревне с ранней юности. Иностранный резидент, наблюдавший за петербургским двором еще в царствование Екатерины I, отмечал, что частная жизнь Елизаветы «доходит до бесстыдства»{102}. Молва настойчиво обвиняла цесаревну в связи с племянником, Петром Вторым. Кроме него в списке интимных привязанностей Елизаветы довольно много лиц самого разного происхождения — в любви эта «искра Петрова», подобно отцу, не знала ни сословных, ни каких-либо других ограничений. Среди ее любовников были и ее двоюродный брат Платон Мусин-Пушкин, и матрос Лялин, и генерал-майор Бутурлин, и кучер Войчинский…
Но была ли Елизавета по-настоящему порочна или дурна? Скорее всего, нисколько. Она была обыкновенной женщиной, в чем-то несомненно ярче и привлекательнее многих других, способной и на искренние чувства, и на сердечную привязанность. Когда ее фаворита Шубина в правление Анны забрали в Тайную канцелярию и после пыток отправили далеко на север под вымышленным именем, цесаревна не забывала о нем. Она даже хотела постричься в монахини и распорядилась уже было выстроить себе дом при монастыре, но ограничилась трогательной элегией собственного сочинения. Однако, едва взойдя на трон, она распорядилась разыскать своего бывшего сердечного друга. Это было очень трудно сделать, но Елизавета настояла на поисках, которые завершились удачей. Шубин был найден и возвращен в Петербург. К этому времени у Елизаветы уже появилась новая привязанность, Алексей Разумовский. Но Шубин получил чин генерал-майора, ленту Св. Александра Невского и богатое поместье в 2 тысячи душ. Так, по мнению императрицы, была восстановлена справедливость.
Елизавета Петровна утвердила законодательно рабское положение русских крестьян, но ее морганатический супруг при этом был сыном простого малоросского пьяницы-казака Розума, а мать, Марта-Екатерина, — и вовсе родилась крепостной крестьянкой…
Вряд ли Елизавета вообще задумывалась когда-нибудь о последствиях своих указов, многие из которых она подписывала в перерывах между придворными маскарадами. Власть для нее, как раньше и для ее матери, была средством самосохранения, а позже превратилась в источник удовлетворения своих страстей. В нравственном смысле Елизавета, как и многие другие, стала жертвой системы, которая разделила духовно государя и народ, извратила представления о роли монарха в государстве, превратила его в деспота, освободив от любых моральных обязательств перед страной, и, кроме того, сделала распущенность и разврат нормой жизни.
Сильнее чем социальное неравенство, сословные предрассудки, иностранная одежда и иноземная речь — крайняя испорченность нравов привела высшее сословие к духовному расколу с большинством народа.
Начало ему положили необдуманные и вместе с тем довольно резкие нововведения в русский быт и культуру и царя Алексея, и Феодора, и Софьи с ее фаворитом «великим» Голицыным. Но реформаторские усилия Петра Первого привели, без преувеличения, к полной нравственной деградации всех, кто так или иначе имел отношение к петербургскому императорскому двору. Это обстоятельство необходимо четко осознавать, обращаясь к периоду российской истории от начала восемнадцатого столетия.
Плоды произошедшей «революции нравов» были столь печальны, что подвигли известного консерватора времен Екатерины Второй, князя М. Щербатова, к написанию труда под заглавием «О повреждении нравов в России». В нем автор выносил объективный приговор эпохе: «Пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшего порядку заступили… Вельможи и вышние впали в роскошь, жены стыд, толь украшающий их пол, стали оный забывать…»
Но это все сказано еще довольно мягко. В других местах своего сочинения Щербатов значительно более резок и откровенен, описывая отвратительные и горькие плоды петровского «просвещения». Среди прочего, пряча жесткую истину во множестве верноподданнических лояльных оговорок, он делает вывод, что именно правление Петра стало началом духовной порчи российского дворянства, а отчасти и всего общества, когда, вслед за поруганием основ православной веры и старых национальных традиций, «нравы… в разврат стали приходить».
Пьянство и распутство при Петре стало обязательной нормой придворной жизни. Всех, кто уклонялся или сопротивлялся «потехам», ждала расправа. Последняя такая «потешная» расправа, которую удалось учинить Петру при жизни, — было наказание придворного Матвея Головина. В самом начале болезни, которая привела его к смерти, в январе 1725 года Петр задумал маскарад в ознаменование своего ожидаемого скорого выздоровления. Головину отведена была роль «черта» и он должен был нарядиться в соответствующий костюм. Матвей Алексеевич из религиозных соображений отказался выполнить приказ императора. Князь П. Долгоруков так передает дальнейшее: «Петр I разгневался и приказал схватить несчастного восьмидесятилетнего старца, раздеть его догола от пояса до ступней и связать ему руки и ноги; его посадили на лед Невы и продержали так целый час с картонными рогами черта на голове. Несчастный схватил горячку и умер 30 января, через два дня после кончины своего августейшего палача…»{103}
Но действия Петра представляли собой не просто хулиганские выходки против церковного благочестия, народных обычаев и отдельных лиц, как обычно их пытаются представить в исторической литературе. Это было не просто «озорство», а сознательное кощунство, получившее характер подробно разработанного церемониала.
На протяжении всего правления Петра действовал учрежденный им при начале своих «славных дел» «Всешутейший всепьянейший и сумасброднейший собор». Историки спорят о том, являлся ли он пародией на католическую или православную церковную иерархию, был ли очередным плодом личной фантазии Петра, или заимствованием из Европы, наконец — как соотносились в этой затее развлекательная и воспитательная функции. Да, именно так, воспитательная — ведь нельзя же, в самом деле, представить, чтобы такое безобразие было затеяно «гениальным» царем просто так… Привычка, или политкорректная необходимость оправдывать и извинять любые сумасбродства Петра, заставила и В.О. Ключевского написать, что все его «потехи имели немаловажное учебное значение». Хотя про создание самого Всешутейшего собора историк смущенно заметил, что «трудно сказать, что было причиной этого, потребность ли в грязном рассеянии после черной работы, или непривычка обдумывать свои поступки»{104}. Но Ключевский прекрасно знал о том, что регламент и состав «собора» были как раз продуманы Петром до мельчайших подробностей, со своей иерархией и обрядностью, сохранявшимися почти без изменения на протяжении всего правления — более тридцати лет!