— Тогда, только не наигрались мы с мальчиком.
— Занятный мальчуган. Подвижный не в меру.
— Тебе откуда известно?
— А Евгения не рассказывала?
— Эжен? О чём это ты?
— Утаила, значит. Ну тогда и мне нечего трепаться.
— Я не барышня кисейная, чтоб меня жалеть, да и заживает на мне, как на собаке. Давай, рассказывай.
— Спасал я вашего внучка в тот день, когда укатили вы раньше меня на вокзал.
— Как это спасал?
— В яму сливную малец упал, заигравшись. И тонуть вздумал. Ну а я рядом оказался.
— И мне, значит, ничего?
— Повода не было. И вас не хотелось тревожить.
— Это ж сколькими жизнями я тебе обязан?
— Сочтёмся, если вдруг… но уж лучше без этого. Того, что было у монастыря близ пристани, хватит обоим до конца жизни, если целёхонькими отсюда выберемся.
Они помолчали оба, наблюдая за солнечным лучиком, не желающим выбираться из оконца.
— Ты мне не ответил, Артур Аркадьевич, — оторвал глаза от занятного зрелища Корновский. — Давно мы здесь кукуем?
— Неделю, как в себя приходим.
— Ты меня на себе тащил?
— На лодке плыли. Ну и нашего битюга вместо верблюда грузил, а что ему дурковать. Он хоть и подстрелен в один бок, но силён бандюга. Я ему маузер меж лопаток ткнул, он и волок лодку, как бурлак, когда в корягах застревали.
— Андриас?
— Он самый. Последний из той московской оторвы, которая над Булановым подшутила.
— Живой, это хорошо. Ты где ж его спрятал? Что-то не видать.
— В подвале держу. Он у меня под замком. Пытался дёру дать.
— Будет что предъявить товарищу Буланову.
— За вами дело, Глеб Романович. — Сакуров изобразил улыбку. — Напугали вы нас. Гертруда Карловна, оказывается, не только отменная хозяйка и блестящая врачевательница. Она вас и выходила, ну и, конечно, дочка ваша. Женечка, Верочка, девчушка здешняя, ночами дежурили. Теперь вы орлом выглядите, но надо ещё постараться.
— Ты мне дифирамбы не распевай, Артур Аркадьевич. Не заслужил. Под пулю дурную голову сунул.
— То не пуля, Глеб Романович, то горящим бревном вам шарахнуло по голове. Вовремя я подоспел, вытащил вас из-под головёшки той, могли и сгореть заживо.
— Ты расскажи мне, как всё было, — попробовал дотянуться до бинтов на голове Корновский. — Шумит порой так, будто ветер гуляет. Помню происходившее местами, яркими эпизодами, как говорится, но потом всё сваливается в одну кучу.
— Отлежитесь. Полегчает, — посочувствовал Сакуров. — Со мной хуже бывало.
— Да и я изведал в Германии, по нашим баррикадам однажды так шарахнули из пушки, фрайкоровцы Пабста, мало кто уцелел.
— Ну раз и пушка вас не взяла, долго жить будете.
— Ты, чувствую, всё помнишь, в какую передрягу мы угодили у монастыря? Вроде всё шло, как рассчитал Мартынов?
— Положил всех своих оперодовцев командир Мартынов! — невольно вырвалось у Сакурова, и он, прикусив губу, тихо закончил: — И сам погиб нелепой смертью.
— Он нас разделил на две группы, когда окружён был погреб у монастыря, — начал припоминать Корновский, наморщив лоб. — Мы с тобой и ещё с несколькими бойцами направились к избе, откуда два мужика под винтовкой привели к погребу какого-то арестованного.
— С винтарём бородач был, а с ним парнишка.
— Да-да.
— В погреб они его вели, вроде как на допрос, — подсказал Сакуров. — Вот там потом и шарахнуло так, что погреб разнесло в щепки и из огня люди выскакивали то ли сами, то ли их взрывной волной выбрасывало. Бочки с горючим, похоже, взорвались. Не тот ли арестант их жахнул, очутившись в безвыходном положении?
— Выходит, наш был товарищ?
— А кто его знает. Может, из банды соперников тот молодец, — пожал плечами Сакуров. — Не уцелел никто, я думаю. Наш Мартынов скомандовал добивать живых, не щадить никого. Ну и пошла пальба. Бандиты сопротивлялись до последнего, а уцелевшие, кто к избе рванули, а кто к лодкам пробиться попытались. Помню, из избы тоже стрельба пошла, гранатой дверь с окном выбило, ну и вспыхнула изба, как свечка. Вот там вас и ударило.
— Я ещё раньше пулю схватил куда-то в грудь. Не соображал ничего.
— Мне посчастливилось. Там у избы я Андриасу на хвост и сел. В общей суматохе, когда вернулся, вас в лодку на берег оттащив, наткнулся на него нос к носу. Повезло перехватить его руку с наганом, ну уж а маузером свалил его с ног, так что и его на себе к лодке волочить пришлось. Однако в огне, в пальбе, в суматохе уцелели оба. Они про лодку вспомнили, когда я уже нашу со свету от пожара далеко отогнал, но видел, как расстреливал гадов, прыгавших в лодки, товарищ Мартынов. А потом свалился и он в воду. Гребец из меня не ахти, но нужда заставила. В темноте скрылись.