— Погиб, значит, товарищ Мартынов, — помрачнел Корновский.
— Бесшабашный мужик, — сурово сдвинул брови Сакуров. — Такого в конницу с шашкой наголо, а не оперативным отрядом командовать. Сорвал он всю операцию и людей погубил.
— Ты как добирался?
— Вас растребушил легонько, в сознание пришли ну и успели подсказать, куда править по течению, а бандюгу Андриаса я не жалел, он у меня и грёб, пока на дно не падал, и бурлачил, пока ноги держали. Лодка-то с течью оказалась. Прострелили борт. Я и черпал воду, чтоб не утонуть. В общем, добрались.
— Тебя мне сам бог послал. — Сухо улыбнулся Корновский.
— Веруете?
— По-другому не скажешь. — Блеснул заслезившимися глазами Корновский.
— Ну-ну, Глеб Романович, — осторожно погладил его перебинтованную грудь Сакуров. — Нам ли теперь раскисать!
— Это так… невольно, — смущаясь, прошептал Корновский. — Простите.
— Да чего уж. Мы теперь с вами словно родные братья.
— А вы знаете, — улыбнулся тот. — Я ведь давно гадал и гадаю, кто это нас и зачем так породнить задумал? Мы с вами впервые увидели друг друга у товарища Буланова. Так ведь?
— Вы — да, а я вас гораздо раньше.
— Интересно?
— Меня ж к вам охранять приставили.
— Шутите?
— Побожусь. Я как раз верующий.
— Ещё один сюрприз.
— Вы пароход астраханский помните?
— Это когда я отправился после Германии Евгению с внучонком проведать?..
— Совершенно верно. А помощника капитана, механика или боцмана, пытавшегося вас убить, не забыли?
— Я был взбешён и удивлён одновременно.
— Вас собирались убить ваши же бывшие приятели по партии. Эсеры.
— Я догадался уже потом. Впрочем, мне разъяснил и товарищ Буланов.
— А мне пришлось отправить на тот свет неудачника, вас выследившего на том пароходе.
— Признателен… весьма, — скривил губы Корновский. — Странно всё это. Эсеры давно начали со мной борьбу, но чтобы приговорить к смерти? Чем заслужил?
— Разве товарищ Ягода не вёл с вами душеспасительных бесед?
— А ну их всех!.. — попытался махнуть рукой Корновский, но застонал, лишь согнув её в локте. — Я право, сейчас не готов рассуждать о высоких материях, тем более строить догадки.
— А кто собирается?
— И до каких пор вам велено меня беречь как зеницу ока? — хмыкнул Корновский.
— Этого пока не сказано. Но не думаю, что всё закончится приключениями, в которых мы теперь очутились. Нас отсюда Буланов вытащит раньше, чем мы попытаемся выбраться сами. Им невыгодно надолго терять нас из вида.
— Вы что-то знаете такое, о чём мне знать не велено?
— Не спешите, Глеб Романович. Мы пока в одной обойме. И пусть всё идёт своим чередом. Изменить что-то не в наших силах.
— Вам приказано держать меня в страхе?
— Я должен сделать всё, чтобы вы жили.
— Пока не прикажут иного?
— Чего не знаю, того не знаю. Смею лишь догадываться. Но что значат мои домыслы, если за нас решают люди выше нас рангом?
— Мрачную картину вы мне расписали, а ведь я собирался побеседовать с вами на совершенно другую тему.
— Я готов.
— С учётом услышанного от вас, Артур Аркадьевич, отложим разговор на некоторое время.
Снизу донёсся громкий стук в дверь, затем послышались шум и беготня.
— Глеб Романович! Артур! Ну где же вы! — раздался крик Гертруды Карловны.
— Они наверху! — взвизгнула прислужка.
— Папа! — вся не в себе, влетела на чердак Евгения и бросилась к отцу. — В дверь ломятся люди! Они вооружены!
— Дождались, — поднялся Сакуров и, перехватив рванувшуюся к Корновскому дочь, прижал её к груди. — Не пугайся, дорогая. Нет оснований. Это за нами.
— Да-да! Совершенно верно! — с красным от волнения лицом, в гимнастёрке, взмокшей на груди, Луговой, вытянувшись стрункой у стола, орал на весь кабинет в телефонную трубку и, завидев вбежавшего наконец Осинского, замахал ему свободной рукой, подзывая ближе. — Чёрт возьми! — уловив момент, он отстранил трубку от зудевшего уха на несколько мгновений, гневно выкатил глаза на заместителя. — Где вы пропадаете? Я же велел позвать срочно! Москва на проводе! Сам Павел Петрович!
— Буланов?! — ахнул тот. — Сам?!
— Стал бы я!.. — задохнулся Луговой от возмущения. — Ему детали задержания нужны. Вы ж должны понимать, пустяки его не интересуют! А вас не найти!.. — начальник не докончил грозный монолог, из трубки посыпались ругательства покрепче, прижав её к уху и выслушивая их, Луговой всё шире и шире открывал глаза и отмахивался головой, словно его одолели налетевшие мухи или стаи комаров.