— Пора, стрелок! — сунул он бинокль ему, ещё не пришедшему в себя. — Глянь в ту дыру-то. Не появился твой кабанчик на берегу?
— Что? Где? — дёрнулся Корновский, уставившись на бородача.
— Глянь, говорю! — бросил ему на грудь бинокль тот. — Проспишь зверя!
Корновский, не вполне соображая, что от него требуется, подталкиваемый сзади бородатым, очутился у небольшого отверстия в одной из стенок шалаша.
— Не вижу ничего, — пробормотал он. — Туман вроде.
— Бинокль возьми, дура! Он близко должен быть.
— Правда, — пригляделся Корновский и без бинокля. — Человек по льду собирается идти. На другой берег. Ногой лёд трогает. Провалиться опасается.
— Замёрзло болото-то! — оживился и бородач. — То-то холодрыга нас донимала, Христофор, — повернулся он к приятелю, не выпускавшему ножа из рук.
— Винтарь, винтарь ему дай, Силантий! — рявкнул тот. — Чего валандаешься? По льду труп скользить будет. Легче тащить нам, чем по кустам надрываться.
— А то! — встрепенулся Силантий и ткнул винтовкой в Корновского. — Чего залюбовался? На, держи!
— Артур! — оторвался от дыры Корновский, отыскивая зарывшегося с головой в солому Сакурова. — Артур! Там Троцкий, слышишь?! Там Лев Давидович! Я узнал его! Проснись, Артур! Вот кого убить собираются!
— Ах, ты орать! — размахнулся наганом Силантий, но передумал, отбросил револьвер под ноги и кулаком пристукнул Корновского по голове. — На помощь звать?! Стреляй, сука! — Он сунул ему винтовку. — Держи винтарь!
— Не буду! — отбросил её в сторону тот.
— Стреляй сам, Силантий! — заорал, не сдерживаясь, Христофор. — Упустим мы гада, Пал Петрович с нас шкуры живьём сдерёт!
От кулака Силантия Корновский отлетел в угол, а озверевший бородач, выставив ствол винтовки наружу, завертел головой, прицеливаясь, но глухой выстрел свалил его раньше, чем он успел нажать на курок, и грузное тело его без стона рухнуло вниз, придавив под собой Корновского.
— Сговорились, сволочи! — взревел Христофор, и нож сверкнул над его головой в руке. — Порешу обоих!
Однако револьвер Сакурова, выпустивший только что смертоносную пулю, опередил и в этот раз: бандит, захрипев, опрокинулся на спину.
— Тот битюг, кажется, кулачищем мне голову проломил, — выбрался из-под бездыханного Силантия Корновский. — Не успела зажить. Глянь, Артур, крови нет?
— Бежать надо, Глеб Романович, — ощупал его голову Сакуров. — Убираться отсюда. Нас только ноги и спасут. А голова ваша вроде цела.
— Ты глянь на болото, — простонал тот, ощупывая голову, — Троцкий до берега добрался?
— Его лёд-то не держит! — присмотревшись, охнул Сакуров. — Он по колено в воде, еле передвигается. Но живой. Хорошо, что не так глубоко. Утоп бы. Холод-то какой!
— А машина? Шофёр?
— Автомобиль на берегу дожидается.
— Как думаешь, слышали пальбу?
— Да что вы! На таком расстоянии, да ещё провалившись под лёд! У него мысли теперь только об одном, как быстрее добраться до машины.
— Значит, в попутчики нас не возьмёт?
— Не до нас ему, Глеб Романович, и пытаться рвать глотки не стоит. Не услышит.
— Вот она, благодарность спасённого, — горько ухмыльнулся Корновский и занялся собственной головой. — Вам, наверное, перевязать меня придётся. Мочи нет.
— Крови нет, терпите, — успокоил его Сакуров, осмотрев ещё раз его голову.
— Саднит.
— Нам осталось рассчитывать только на себя, — осмотрелся по углам шалаша Сакуров. — Даже если бы Троцкий услышал наши крики и согласился довезти в город, нам с ним не по. пути. Трупы кто убирать будет?
— Буланов справится, — поморщился Корновский. — Его акция, ему и бандитов убирать. Мы только время выиграем. Нам ещё надо успеть предупредить Евгению.
— Как?
— Я буду звонить Угарову. Попрошу позвать её к телефону.
— Тогда вперёд, может, действительно успеем к машине.
— Пусто, — высунув голову наружу, огляделся Корновский. — Укатил товарищ Троцкий.
— Оледенели ноги. Вот и погнал водила. Теперь его очередь спасать начальника. А у нас надежда одна — на попутку.
— Глухие здесь края…
— А охотнички?
— С Булановым бы не встретиться.
"В особняке, конечно, засада, — следя за покуривающим на корточках под деревом агентом, оценивал ситуацию Сакуров, прячась в кустарнике. — Эта "наседка" вечера дожидается, раззява; не допускают они и мысли, что днём к ним сунутся. А не попутать ли мне их планы? Те, внутри, наверное, от безделья дрыхнут…"