— Ты ешь, ешь, поторапливайся! — то и дело приговаривала она, хотя Володя и так даром времени не терял.
— А сама-то что же?
— Я сегодня в школу не пойду.
— С чего это?
Тая прижалась, лбом к столу, и ее тонкие косички задрожали. Она плакала.
— Да что ты?
— Папе сегодня суд, мама велела дома сидеть, дожидаться…
Есть сразу расхотелось. Припомнились все события той страшной ночи: и черный подвал, где при свете фонаря поблескивали какие-то части машин; милиционер; белая собака, набитая сторублевками, и отчаянные слова дяди Гурия. Все это, казалось, произошло так давно, что все об этом забыли и занялись каждый своим делом. А вот, выходит, не забыли.
И Васька сегодня не пришел в школу. Наверное, он тоже сейчас в суде.
Вернувшись из школы, Володя пообедал в одиночестве и вышел во двор.
По тропинке, проложенной в глубоком снегу, он прошел до навеса, заваленного снегом почти по самую крышу, заглянул под навес — там было темно и пахло пылью и кроличьими клетками.
Звонко стукнула калитка, Володя обернулся. Во двор влетел Васька.
— Вовка! — заорал он отчаянным голосом. — Спасай меня, Вовка!
Перемахнув через сугроб, он скрылся под навесом. Когда Володя скатился по сугробу вниз, Васька стоял в самом дальнем углу за пустыми клетками.
— Бежать мне надо, — торопливо проговорил он, — скрываться. Я в суде все рассказал…
В это время кто-то громко завыл на дворе. Выглянув из-за сугроба, Володя увидел тетку. Подняв к сияющему небу свое опухшее от слез лицо, она бежала к дому. Ее руки были подняты, словно она сдавалась в плен. Рядом, с ней бежала Муза и обеими руками держалась за теткину талию. Это она поддерживала тетку, а было похоже, будто они исполняют какой-то бойкий танец.
— Скорей в избу, тетя Муза, ведите.
Они скрылись в доме. Васька прошептал из угла:
— На два года посадили дядьку-то.
— А твоего?
— Вывернулся. Он скользкий. Два года условно.
— Как это условно?
— Да вроде строгого выговора. Теперь он ободрился и так мне задаст…
Володя тяжело задышал в воротник:
— Так уж и даст!
— Не думай, не испугался. Знаю я его, бандита. Жить не позволит.
— Знаешь что, — горячо заговорил Володя, — давай жить вместе. Переходи к нам и живи. Мама ничего, я ее уговорю. Или еще можно тайно на вершице жить. Скрываться. Кормить будем я и Тайка. Она вредная, но никогда не выдаст, хоть ее режь.
Слушая его речь, Васька только всхлипывал и вздыхал. Потом он строго сказал:
— Нет, нажился я в людях.
— Так ведь тайно. Никто и знать не будет.
— Да пойми ты, Вовка, нельзя мне здесь.
— Хочешь, я с тобой?
— Зачем тебе? — рассудительно заметил Васька. — Тебе этого не надо. У тебя жизнь хорошая. Разошлись наши дорожки, разбежались в разные стороны.
Володя подумал и тоже рассудительно пояснил:
— Жизнь у меня одинокая.
В ясном зимнем небе летел самолет. Он забирался все выше и выше, оставляя длинный белый след.
— Хорошо ему, — судорожно вздохнул Васька.
Володя тоже посмотрел, как в необозримой вышине исчезает темная точечка, и согласился:
— Хорошо. Летай себе и летай…
— И бояться никого не надо.
Улетел. Остался только один неторопливо расползающийся белый след.
— Я тебе письмо пришлю, как устроюсь. Тогда ты и приедешь. Знаешь, как заживем. Во! Понял? Выгляни-ка за ворота, Капитон, может быть, там сидит — караулит.
Капитон и в самом деле сидел на скамейке у ворот и смотрел на белый самолетный след. Глаза у него были пустые и скучные. Володя подумал: «А ведь Капитон тоже был мальчишкой, и тоже смотрел, как пролетают самолеты, и, может быть, тоже хотел пойти в летчики». Но он сейчас же отогнал от себя эту явно нелепую мысль.
А Капитон оглянулся с таким видом, словно поджидал Володю, зная, что тот сейчас выйдет. Задыхаясь больше, чем всегда, он спросил:
— Ваську не видел?
— Видел, ну и что?
— Где он?
— А зачем?
— Где видел?
— Видел…
— И больше не увидишь. У нас теперь другая наука начнется. Сам учить буду.
Володе показалось, что сразу потемнело сияющее праздничное небо.
— Только посмей! — выкрикнул он и пошел прямо на Капитона.
А тот, большой, жирный, покачнулся и захрипел:
— Ох, отойди ты сейчас от меня… ох, лучше отойди…
— Как же, — отрывисто дыша, с ненавистью сказал Володя и твердо сел рядом.
— Ух-х ты! — яростно выдохнул Капитон. Он вскочил с места и жирными кулаками сильно ударил по скамейке.
Володя даже не пошевелился. Он сейчас ничего не боялся. Он был полон той победоносной, упрямой решимости, которая всегда помогала ему в трудную минуту.
— Уйди отсюда! — прошептал Володя.
— Убью!
Володя спросил, суживая глаза:
— Кого? Вечканова? Я — сучок дубовый!
— Ух-х ты какой, ух какой! — захрипел Капитон, отступая к своим воротам.
Когда Володя вернулся под навес, там по-прежнему было тихо и особенно темно после ослепительного блеска снега.
Володя призывно свистнул. Ответа не последовало.
— Васька, это я! — позвал он.
И снова не получил ответа. В сумраке пахло прелым деревом и кроликами. Володя тоскливо и зло еще раз позвал:
— Васька!
Хотя для него было совершенно ясно: кричи не кричи — все равно никто не отзовется. Не видать ему больше Васькиных золотистых веснушек, не слыхать шепелявого голоса, которым тот говорил в пьесах. Да и самой пьесы никто теперь не увидит: без Васьки — какой же может быть спектакль?
Вот так и получилось, несмотря на все старания взрослых. А может быть, получилось бы лучше, если бы они так не старались. Может быть, надо было бы собраться всем ребятам да рассказать взрослым, как их ловко обманывает Капитон. Неужели сами-то они ничего не видят? Неужели нет на свете такого человека, умного и решительного, друга-товарища, который бы все сразу понял и кинулся бы на помощь?
Так думал Володя, стоя под навесом и вытирая озябшими ладонями горячие мальчишеские слезы.
БЕГСТВО
А Васька сначала просто летел по улицам без оглядки, ничуть он не сомневался в том, что если Капитон его догонит, то непременно убьет. Отдышался только в трамвае, уносившем его в сторону вокзала. Это он успел сообразить. Он даже впервые за всю свою жизнь потратил три копейки на билет, опасаясь столкновения с кондукторшей.
Еще было совсем светло, а вокзал уже сиял огнями. Это смутило Ваську — как бы его не заметили при таком-то освещении. Он осторожно пробрался в огромный зал. Тут было тепло и так людно, что он немного успокоился. Огляделся, чтобы хоть понять, куда идут люди, но оказалось, что понять этого нет никакой возможности. Шли кто куда. Многие вообще никуда не шли, а стояли в очередях, в кассы или к буфету. Некоторые разглядывали огромные расписания поездов, а некоторые ничего не делали, а просто сидели или лежали на широких диванах. Васька сообразил, что именно здесь, в зале ожидания, и есть то самое место, где никто не обратит на него внимания.
Он забился в дальний угол, тут отыскалось подходящее местечко между диваном и стенкой. Можно посидеть на полу и без помех все обдумать.
Только начал думать, куда ему теперь направиться, как вспомнил, что еще ничего не ел с самого утра. Деньги у него были — те, что Тая дала ему из своей копилки. Человек он был осторожный и тогда же зашил их в подкладку пальто. Достал, пятерку и отправился разыскивать буфет.
Так началась его самостоятельная жизнь, требующая обдуманных действий. Это для Васьки явилось такой ошеломляющей новостью, что он даже перестал жевать.
Раньше, все было ясно — что делать, куда пойти. А сейчас он даже не знал, с чего начать, с кем посоветоваться. Он нисколько не боялся людей, но и не очень им доверял. И он сразу сообразил, что мальчишка, в одиночестве гуляющий по вокзалу, обязательно заинтересует взрослых. Это не на базаре, где у каждого свое дело и на мальчишек не обращают внимания. А пассажиры — народ прежде всего любопытствующий. На этом Васька чуть было и не погорел.