Арена была пуста. Исчезли красавица Мальва и ее белая лошадка. На желтом песке лежал только маленький серебряный плащ.
Под самым куполом металось несколько больших летучих мышей. Ослепленные ярким светом, они не успели улететь вместе со всей своей стаей.
У барьера лежала красавица цыганка. Она медленно поднялась, безумными глазами посмотрела на пустую арену и, застонав, снова упала на песок…
— Девочка моя! — простонала она с таким отчаянием, что все замерли…
На арену вышел шпрехшталмейстер.
— Представление продолжается! — проговорил он и, взмахнув белым платком, сел на барьер и заплакал.
Музыканты заиграли что-то очень веселое, потому что ничего другого они играть не умели. Цирковая музыка — самая веселая на свете. Это была та самая мелодия, нежная и веселая, под которую принцесса цирка исполняла свой заключительный танец.
Только теперь зрители поняли, что произошло. Страх сменился возмущением. Послышались угрозы. Никто не заметил, как исчезли два серых чужеземца.
На арену вышли клоуны. Старший взял серебряный плащ и поднял его над головой. Музыка стихла.
— Мы найдем ее! — сказал он. — Клянусь, мы найдем и освободим нашу принцессу!..
Голос, гремящий под куполом, проникающий во все уголки сердец, — голос клоуна.
— Клянемся! — звонко выкрикнул Младший брат».
«Из-за одной девчонки столько шума! — подумал Васька по привычке и сейчас же передумал: — Не простая это девчонка, и что-то тут все не так просто…»
Додумать он не успел. Петушков спросил:
— А не поужинать ли нам?
— Можно, — солидно и с готовностью согласился Васька.
Никогда не следует отказываться от еды, это недостойно настоящего человека.
И ПОШЛИ ТУТ САМЫЕ ЛУЧШИЕ ДНИ
День за днем, открытие за открытием — что ни день, то открытие! И работа. Только теперь узнал Васька, что это такое — настоящая цирковая работа.
Рано утром, когда еще гостиница досматривала последний, самый лучший сон, они еще до завтрака выбегали на улицу.
С узорчатых листьев каштанов скатывались сверкающие слезки. Оставляя на влажных от росы тротуарах темные следы, Васька бежал к морю. Петушков бежал за ним и отрывисто покрикивал:
— Дыши ровно!.. Работай локтями!..
Васька старательно дышал, и его первые утренние впечатления всегда начинались именно с запахов: тонко пахли зацветающие каштаны; из порта доносился бодрый запах масляной краски и смолы; из-под полосатого тента шашлычной струились ароматы горячего жира и тлеющих углей, а над всеми этими запахами и ароматами властвовало могучее, волнующее дыхание моря!
Давно еще, начиная с самой первой встречи, у Васьки с морем возникли сложные отношения. Море, как чудо, никогда не бывает одинаковое — разное каждый день. Всякий раз, подбегая к берегу, Васька замирал от нетерпения: вот сейчас, вот за этим поворотом он увидит то, чего еще никогда и никто не видывал. И надо сказать, море его никогда не обманывало: оно всегда было не таким, как вчера и как позавчера. В чем дело? Этого Васька не мог понять.
Сбросив на прибрежную гальку синий тренировочный костюм, очень поношенный и заштопанный, Петушков с разбега кидался в зеленоватую воду. И Васька тоже снимал свой только что купленный тренировочный костюм. Ему пока разрешалось только обтирание морской водой. Он завидовал Петушкову и отчасти удивлялся: как это он может нырять в такую ледяную воду? Васька бы и сам мог бы, но ему пока что было запрещено.
Многое ему было запрещено: бегать, например, по улицам, когда захочется, есть не вовремя, бездельничать, и он — свободный человек — даже и не думал нарушать установленный режим.
Считать себя чужим человеком, приблудным мальчишкой, тоже было запрещено. А то, что приказывает старший брат, — закон, и нечего тут рассуждать.
И все это Васька сносил, всему подчинялся с полной готовностью.
Но с особенным рвением и с радостью он учился великому клоунскому искусству. С самого первого дня он твердо усвоил главный клоунский закон: уметь все. Любое цирковое дело, все, что происходит на арене, должен уметь клоун. Но этого еще мало. Надо и в жизни быть мастером на все руки, и кроме всего, а это самое главное, всегда быть добрым человеком. Злых клоунов не бывает. Злому вообще нечего делать в цирке. Сила, ловкость, красота — свойства добрых, веселых людей. И даже по отношению к врагу клоун не бывает злым. Он беспощадный. Враг должен быть убит веселым, острым словом. Так учил старший брат. Васька верил каждому его слову и делал все, что ему велели. И оттого, что он хотел выучиться всему и как можно скорее, а энергия била через край, он всегда к тому, что ему задавали, добавлял еще и от себя. Поэтому шишек и синяков у него было столько, что хватило бы на целую ораву мальчишек. Но это обстоятельство только воодушевляло его на новые подвиги.
Он уже привык к Серому городу, обжился в нем, знал каждый закоулок не хуже, чем в своем родном городе, о котором ему просто некогда было и вспоминать. День катился за днем, как морские валы во время прибоя. Накатит на берег, ударится, взметая белую пену, обдаст с ног до головы, ошеломит, и не успеешь очнуться, как уже новая волна накатывает на берег.
Самозабвенно и бесстрашно плыл Васька по этому беспокойному морю. Он был всегда весел и, посвистывая, как дрозд, бегал по съемочной площадке. Что может быть на белом свете лучше такой жизни?!
Все прошлое скоро позабылось, и он очень удивился, когда ему об этом напомнили. В разгар репетиции приехал на мотоцикле старшина Семен Терентьевич. Васька сидел на теплой весенней травке. Отдыхал.
При виде милицейской фуражки ему сразу сделалось не так уж жарко. Не все еще прошлое совсем забыто.
— Жарко, — проговорил Семен Терентьевич, присаживаясь напротив Васьки. — Ну как, привыкаешь?
— К хорошему привычка недолгая, — осторожно ответил Васька, ожидая, что еще скажет старшина: опечалит или обрадует?
— Это правильно. А где товарищ Петушков?
— Да в тюрьме он. Вон из окошка выглядывает…
И в самом деле, из-за толстой решетки тюремного окна выглядывал Петушков. Грак что-то кричал ему снизу, размахивая волосатыми руками.
— Весело живете, — ответил старшина. — Позвать его можно? Не нарушая распорядка, конечно.
Когда пришел Петушков, старшина сказал, что теперь у Васьки полный порядок: отец его уехал из города, и куда — никто не знает, а мачеха начисто отказалась от Васьки. Так что теперь он сам себе хозяин.
Сам себе хозяин… По правде говоря, Васька никогда не считал себя от кого-нибудь зависимым, все свои дела всегда сам решал и сам устраивал, как мог. Жил как придется и ни о каком хозяйском отношении к своей жизни даже и не думал.
И вот только сейчас он с удивлением посмотрел вокруг: ничего, кажется, не изменилось в мире. Так же кипит жизнь в фанерном городе: суетятся люди, тянут провода, прокладывают рельсовую дорожку для съемочного аппарата. Грак размахивает своими обезьяньими руками, полосатый свитер Филимона мелькает в зарешеченных окнах фанерной тюрьмы. А на море своя жизнь: маленький черный буксир тянет огромный плавучий кран, чайки с пронзительным криком садятся на задранную к небу стрелу, голубой теплоход с каким-то иностранным знаком на желтой трубе зычно трубит, требуя лоцмана.
Жизнь кипит, большая, горластая, сверкающая, и он стоит в самом ее кипящем месте, как полноправный участник. Море тихо пошумливает, выплескивая белую пену на мокрую гальку. Человек стоит — сам себе хозяин.
— О чем задумался? — спросил Петушков.
Ваську вообще-то трудно застать врасплох, он всегда готов к ответу и действию, но тут он слегка опешил и невпопад ответил:
— А в Нашем городе тоже, наверное, началась весна.
Глава вторая