— Читала, — протрубила Еления на весь дом. — Это пигалица насочиняла. Ее слова.
И тут Володя с удивлением увидел, как грозная Еления, которая никого не любила, обняла мамкины плечи и громко зашептала:
— А вы не расстраивайтесь. Ничего у них не получится. Не бывать по-ихнему. Не бывать.
— Так ведь она его жена, сына-то вашего. А он так любил все это. Комнаты эти. Всем так восхищался. Нет, не пойму я, как он может!
Еления уже расхаживала по сеням и говорила:
— Все русское, старое искусство им, этим пигалицам, непонятно и противно. Я это заметила сразу. Она и сына моего от дела отбила. Был художник, стал чиновник.
Из своей двери давно уже выглядывала Александра Яновна. И она подала голос:
— А я так думаю, это у него ревность…
Мама отмахнулась от нее:
— Какая глупость!
— Ах, нет-нет. Не глупость совсем. Он тебя, Валентина, никогда и не переставал любить. А пигалица все вызнала и затаила. Все ожидала, когда куснуть побольнее. Вот и дождалась. А он человек слабый, покорный…
Продолжая ходить из угла в угол, Еления молча все выслушала. «Вот сейчас она как даст тетке», — подумал Володя. Но Еления только и проговорила:
— Разворошила старьё.
— Старая-то злоба что вода в тухлой бочке: чем старее, тем воннее. Только взбултыхни ее…
— «Воннее»? Откуда у тебя слова такие уродские?
— От людей.
— Какие люди, такие и слова.
Редко кто отваживался спорить с Еленой Карповной, зная ее нетерпимый характер, и поэтому спокойный тон ее разговора удивил и тем самым взбодрил Александру Яновну.
— Вот уж точно! — воскликнула она. — Уж вы скажете, как обрисуете. Уродские слова. А в статейке в этой все слова прелестные, красивые, а читать, сами говорите, противно.
— Все это глупости, — повторила мама. — А вы идите-ка, погуляйте, нечего вам тут, — приказала она детям.
Уходя, Володя услыхал ее гневные слова:
— Как это противно, когда свое мелкое, личное переносят на дела общественные!
И уверенный ответ Елении:
— Ну, матушка, на этом она долго не удержится.
Еще в коридоре Тая начала шипеть:
— Секреты? Подумаешь… Будто мы сами ничего не знаем. А, Вовка?
Володя не ответил, потому что он и в самом деле не все знал и только не хотел в этом признаться. Ну, а Тайке, конечно, все известно, везде сунет свой нос и потом пойдет ахать и ужасаться:
— Ах, тошно мне, любовь-то до чего доводит!..
Посреди двора под огромной березой стояло корыто, полное воды. Вокруг хлопотали воробьи, торопливо утоляя жажду. Высоко на березе сидела ворона, раздвинув крылья и широко разинув клюв, она, наверное, завидовала воробьям. Ей самой давно уже хотелось пить, но она все оглядывалась по сторонам, не решаясь слететь к корыту. Глядя на нее, Володе тоже захотелось пить, но в дом идти сейчас нельзя, там в сенях идет секретный разговор. «Подумаешь», как только что сказала Тая.
Володя отвернулся и плюнул с высокого крыльца в истомленную зноем траву.
— Да, вот и да, — горячо зашептала Тая. — От любви, если хочешь знать, даже удивительно что бывает.
Припоминая недавний разговор Ваоныча с мамой, Володя подумал, что, может быть, Тайка и права. Что-то есть такое в этой самой любви, чего он еще не понимает. Какая-то неведомая, сказочная сила, которая действует только на взрослых и отчасти на девчонок. Мальчишкам на нее наплевать, тем более что сила эта какая-то бестолковая: то она добрая, как у Снежкова, то злобная, как у Ваоныча. Это значит какой человек, такая у него и любовь. Так, что ли?
Нет, ничего тут не поймешь, а спрашивать неловко. Да из ребят, наверное, никто и не знает, а у взрослых спрашивать бесполезно. «Вырастешь — узнаешь» — вот у них и весь ответ. Тайка о чем-то догадывается, а может быть, ей мать рассказала. У Тайки, что ли, спросить?
Он посмотрел на Таю: сидит на траве и, заглядывая в корыто, охорашивается, приглаживает свои бантики. Лицо у нее такое, будто письменную решает. Нет, ничего она не знает, только хвалится.
— Не свались в корыто! — крикнул Володя и пронзительно свистнул. Не торопясь он спустился с крыльца и уселся на резной скамейке в тени около дома.
Нежно улыбнувшись своему отражению, Тая поднялась и, вывертывая ноги, направилась к калитке, и оттуда сейчас же послышалось ее жеманное попискивание и смех. «С кем это она?» Володя хотел идти посмотреть, но тут калитка распахнулась и показалась Тая. Теперь она нормально вышагивала впереди, за ней, удивительно легко отталкиваясь от земли, двигался могучий Хорошун.
— Вовка, привет! — крикнул он и взмахнул толстой рукой. Только сейчас заметил Володя, как стремительно он идет, и подумал, что если Хорошун так легко несет свое громоздкое тело, то значит, он очень сильный человек.
— Загораешь? — спросил Хорошун, здороваясь с Володей и Таей за руку, как со взрослыми. Он приходит не первый раз и уже всех в доме знает. В общем, он считал себя в доме своим человеком.
— А где все? — спросил он снова.
— Там. — Володя махнул рукой.
— Чем заняты?
— Разговаривают про статью.
— А что о ней говорить? — воскликнул Хорошун. — Морду надо бить за такое выступление. — И, вспомнив что-то веселое, Хорошун, посмеиваясь, сообщил:
— Затащили меня один раз к этим, которые классической борьбой балуются. Уговорили. Я им понравился за то, что такой здоровый. Начали меня учить, как надо бороться по всем правилам. Ну я их там всех повалял, классиков этих. Спрашиваю: «Все тут, или еще есть?» А они: «Приходи еще раз, мы тебе сюрприз поднесем такой, что вовек не забудешь!» Ну, я не люблю, если ко мне с угрозой. Я — человек добродушный.
— Не пошел? — спросил Володя.
— Нет. — Хорошун засмеялся.
Володя тоже посмеялся, представив, как Хорошун «валяет классиков», и почему-то подумал, что этот большой и сильный дядька чем-то похож на ребенка. Улыбка, что ли, у него такая ребячья или голос тонкий? И когда он смеется, то даже повизгивает и мигает глазами, совсем как маленький.
А мама жалуется, что измучилась с Хорошуном, который, кроме своей стереотипной, ничего знать не хочет, никакой общественной работы, и ничем не интересуется.
— Эх, жалко!.. — воскликнул Володя с таким отчаянно-веселым огорчением, что Хорошун даже растерялся:
— Жалко-то кого? Борцов этих?
— Да нет же!.. — продолжал выкрикивать Володя. — Совсем не то. Зачем вы ушли от тех силачей! Вы вон какой богатырь! Как Илья Муромец.
— Ты скажешь тоже: богатырь, — проговорил Хорошун. — Твой Илья Муромец на печке просидел тридцать три года. А зачем?
— А вы зачем? — спросил Володя непримиримо.
— Ну, ты полегче. Я работаю все-таки.
— Ну и что. Все работают. А после работы что?
— На печке сидеть, — подсказала Тая.
Не обращая на нее никакого внимания, Хорошун нагнулся над Володей и угрожающе спросил:
— Это тебя мать так настрочила? Вопросы задавать для человека неудобные? Она научила?
Володя подумал: «Вот как треснет сейчас по затылку, так я и покачусь». Он поднял лицо и, глядя прямо на Хорошуна, дерзко ответил:
— Нет, я сам. А что, скажете — неправда?
И ему тут же стало жалко Хорошуна: стоит, моргает светлыми ресницами, как обиженный мальчишка. Вот даже носом шмыгнул. А сам большой, статный, сильный и добрый. И тогда Володе очень захотелось как-то утешить его, подбодрить.
— А мама всегда переживает, как про вас рассказывает. И даже, если хотите знать, один раз заплакала…
Ему показалось, будто Хорошун покачнулся от удивления.
— Кто?! Это она-то! Ну, это ты, брат, загнул скорей всего! — растерянно проговорил он. — От нее многие плачут, эго верно. А чтобы она? Это ты уж совсем не то говоришь… Это тебе показалось…
— Володя никогда не врет, — сказала Тая, — это все знают.
— Заплакала? Это как же? — все еще недоумевал Хорошун. Набрав воздуха, он так шумно вздохнул, что ворона на березе шарахнулась и, хлопая крыльями, перелетела на забор.