Моего появления никто не заметил. Поглощенные собственными заботами, люди беззаботно беседовали, смеялись, разглядывали убранство залы и пустующую сцену, будто им удалось найти на ней что-то, скрытое от глаз.
Я никак не мог предположить, что столкнусь здесь с чем-то подобным, отчего вновь застыл в изумлении. Но, изумлен я был вовсе не масштабом открывшейся картины. Каждый раз, когда я наводил на кого-то взгляд, черты его лица расплывались, будто отражение на воде, потревоженное рябью. Видимо, для меня все присутствующие здесь люди оставались лишь декорацией к представлению, и ничем большим. Масштабность такой иллюзии меня и поразила. Это значило, что разгадка, которую я пытаюсь отыскать, может быть спрятана где-то поблизости.
Медленно спускаясь по проходу между секторами и разглядывая присутствующих, я ни за что не мог зацепиться взглядом – все казалось пресным и незначительным. Костюмы и платья зрителей выглядели странно и безвкусно, часто повторяясь, отчего я чувствовал себя попавшим в массовку какого-то дешевого кабаре. Отыскав свободное место недалеко от сцены, я решил дождаться начала спектакля.
Разглядывая свое окружение, мне все больше казалось, что происходящее выглядит на удивление неправдоподобно – и массовка безликих зрителей, дожидающихся начала неизвестного представления, и греческий театр, разделивший ложе с античным храмом, и невероятная, поначалу, встреча со своим детским Я. Но обдумать этого я не успел – свет резко погас и зала погрузилась в кромешную тьму. Вместе с тем сразу же прекратился и гомон – в воздухе повисло нетерпение.
Сидеть молча в непроглядной темноте, в окружении сотен незнакомых людей, лишенных лиц, было не очень приятно. По коже то и дело пробегали мурашки, и в сердце понемногу вкрадывалось беспокойство. Но сделать что-либо я не успел. Луч света, пробив себе путь откуда-то сверху, из-под купола, выхватил из темноты часть сцены. И спектакль начался.
8
Неестественно мягкий свет невидимого прожектора создавал притягательно нежную атмосферу, будто смотришь не спектакль, а чье-то детское воспоминание.
В дальнем углу сцены стоял старый деревянный стул, со слегка выгнутой спинкой, на котором сидела молодая женщина. Её лицо скрывали густые каштановые волосы, свободно ниспадающие на плечи. С противоположной стороны стояла маленькая кроватка, в которой лежал ребенок, укутанный в теплое одеяло. Только глаза его, восхищенно взирающие на мир, были видны с такого расстояния. В своих руках женщина держала тоненькую книжку, больше похожую на брошюру, и тихо читала ребенку. Эта трогательная сцена материнской заботы продолжалась всего несколько секунд, но смогла до глубины души поразить меня. Я чувствовал неописуемое родство с тем ребенком.
В какой-то момент женщина оторвала свой взгляд от книги, и подняла голову. Луч света выхватил её радостную улыбку и блеск, наполненных добротой, глаз. Её взгляд был устремлен на ребенка, и я отчетливо прочитал в них слово: «люблю».
- Теперь ты счастлив? – одновременно с этим услышал я ласковый женский голос.
На этих словах прожектор потух, и мать с ребенком исчезли в воцарившейся на сцене темноте. Все действо заняло не больше минуты, и завершилось так же стремительно, как и началось. Я не смог разглядеть лица женщины, как бы усердно не всматривался. Только её карие глаза, с глубоко затаенной радостью, отпечатались в сознании.
Прежде, чем я смог обдумать смысл произошедшего, прожектор вновь ярко вспыхнул, переместив луч света чуть правее. Теперь на сцене стоял круглый обеденный стол. Не по размеру большая цветастая скатерть падала на сцену, рассыпаясь волнами складок. Из-под неё торчали две детские ножки, не слаженно болтаясь вверх-вниз в лихорадочном ритме. Все остальное тело пряталось за скатертью. Время от времени оттуда доносились восхищенные возгласы и вздохи. Я не видел лица ребенка, но чувствовал воцарившуюся атмосферу безоблачного веселья и детской радости. Мягкий свет прожектора лишь усиливал это ощущение.
Сцена длилась почти целую минуту, прежде чем в световой круг прожектора вошла женщина с каштановыми волосами, ранее читавшая ребенку, и, притворно сердитым голос, спросила:
- Ты уже помыл руки? Пора обедать.
Слегка наклонившись, она приподняла край скатерти. Под столом, на животе, лежал мальчик лет семи. Держа в зубах маленький фонарик, он читал какую-то толстую энциклопедию. При появлении женщины, он резко захохотал и постарался выскочить из-под стола, но, женщина успела схватить его за ногу, и, подтащив к себе, начала щекотать. Заливистый смех ребенка периодически прерывался едва слышными словами:
- Мама, прекрати!
И вновь свет погас. Образы, что я успел увидеть, казались такими родными, такими близкими сердцу. Я завороженно смотрел на сцену, и боялся моргнуть, упустив тем самым что-то важное. Теперь, каждая секунда ожидания для меня длилась вечность.
Вспыхнувший луч прожектора, на этот раз, выхватил из темноты небольшое картонное дерево, примерно с метр высотой. Нарисованные ядовито красной краской яблоки ярко блестели. Рядом с деревом были разбросаны неказистые картонные камни, и кусты, слепленные на скорую руку. В следующий миг, с противоположных концов, в световой круг прожектора вбежали двое мальчишек. На голове у одного из них красовалась потертая фетровая шляпа, слегка для него великоватая. Второй сделал себе пиратскую повязку на правый глаз из какой-то черной тряпки. Оба держали в руках длинные деревянные палки, по форме напоминающие мечи.
- Защищайтесь, сударь, - крикнул мальчишка в фетровой шляпе.
После чего, захохотав во весь голос, оба ринулись в атаку друг на друга. И в момент, когда деревянные мечи соприкоснулись, свет потух. Потянулись бесконечно долгие секунды ожидания. Я чувствовал, как внутри нарастает нетерпение. Хотелось поскорее увидеть что-то очень для меня важное.
Когда луч прожектора вновь разрезал пространство, на сцене стоял дубовый письменный стол, с резными кабриолями, и деревянное кресло в схожем стиле, с красной обивкой спинки. Мальчик в фетровой шляпе из предыдущей сцены сидел в этом кресле рядом со столом. Его лицо, обращённое к зрителю, блистало в лучах прожектора, отчего легко можно было прочесть любую, даже самую незначительную, эмоцию. Сейчас оно выражало глубокую сосредоточенность – линия бровей грозно спускается к переносице, а на широком лбу проступили маленькие капли пота. В руках мальчик держал старый пленочный фотоаппарат, изучая находку со всех сторон. Каждый раз обнаружив что-то интересное, его настроение и поза резко менялись – с выражением неописуемого восторга он наклонялся вперед, вытянув перед собой руки, и, полулежа на столе, разглядывал сделанное открытие. Все те чувства, что отражались на лице мальчика, ярче любых слов передавали характер и настроение этой сцены.
Я искренне желал понять смысл происходящего и свои собственные чувства, увидеть во всем этом представлении ответ к затянувшимся поискам, но почему-то не мог. Все, что я видел на сцене, сейчас пробуждало в сознании лишь давно забытые воспоминания – о семье, друзьях, родных. В этом мрачном храме, со ступеней древнего амфитеатра, я будто бы смотрел на отрывки из своей собственной жизни – такие яркие и такие правдоподобные, словно перенесенные прямиком из глубин сознания. Весь этот спектакль удивительным образом перекликался с порой моей юности.