Начинаю чесать шею до проявления красных пятен на коже. Моргаю, испытывая нехватку кислорода из-за образовавшегося комка эмоций в глотке. Давление в глазах усиливается, перед ними всё плывет, и я еле удерживаю себя в здравом уме, сильно сдавив пальцами шею.
Но дрожь только усиливается.
«У меня нет отца».
У меня тоже. Вроде. Нет.
========== Глава 3 ==========
В одном длинном аквариуме с зеленоватой водой крутятся рыбы. Так много, что поражает их способность не сталкиваться друг с другом, а ведь пространство им выведено небольшое. Они умудрились каким-то образом найти нужный темп, вывести для себя траекторию движения, причем несогласованно. Вряд ли кто-то регулирует их перемещение. Обычная на вид чешуя так маняще поблескивает на белом свету лампы, что висят высоко над головами покупателей. Я впервые нахожусь в настоящем торговом центре, и меня слегка неприятно будоражит то количество людей, которое меня окружает. Наблюдение за рыбами в аквариуме успокаивает, помогая отвлечься от того шума, что забивается в уши, вызывая нестерпимую головную боль.
Пальцами одной ладони касаюсь поверхности стекла, когда замечаю, как одна из рыб двигается медленнее остальных. На вид вялая, какая-то неподвижная. И она не способна вписаться в общее движение, поток остальных, подобно мне, неприспособленной, по заключению, к социальной жизни. Не стану спорить. Я не считаю, что умело вписываюсь, особенно сейчас, в таком состоянии. Конечно, для меня не в новинку быть источником внимания со стороны окружающих. Такого внимания… Немного неправильного, как по мне. Косые взгляды, шепот, порой громкие детские вопросы, касающиеся моего здоровья, но есть и те, кто имеет смелость, нет, не смелость, скорее люди с отсутствием воспитанной культуры, которые подходят и открыто заговаривают со мной, задавая не самые приемлемые вопросы. Я так ко всему этому привыкла, что не воспринимаю вовсе. Тем более, мое заторможенное состояние помогает мне быть отрешенной, словно в своем каком-то вакууме, где каждый звук слышен отдаленно. Я просто не успеваю осознать, заметить, услышать то, что происходит вокруг.
Только, если что-либо не повторяется дважды, трижды.
— На что смотришь? — Дилан спрашивает… Не знаю, в какой раз, но не в первый, в этом я уверена наверняка. Я уже улавливала его голос, но мне не удается сразу переключиться на парня, это тяжело — менять направление мыслей, взгляда, внимания. Поэтому я долгие минуты игнорирую сына Роббин, пока не понимаю, что мой разум готов отреагировать на внешний раздражитель без серьезных последствий для меня, таких, например, как головокружение или легкая дисориентация. Я часто теряюсь от резкого поворота головы, знаю, насколько это нелепо. Все твердят, что проблема только в моем здоровье, но, как мне кажется, на меня не меньшим образом влияют лекарства, которые требуется принимать. Всё-таки, я замечаю за собой большее… Психологическое отупение после их принятия внутрь. И мне это нравится. Я люблю быть «такой». Отдаленной от реальности, словно в себе и… Будто растение. Это помогает ничего не воспринимать. Ничего не чувствовать.
— На что ты смотришь? — а он настырный. Не уверена, понимает ли парень, возможно, Роббин проконсультировала его, как со мной стоит общаться, но мне всё требуется повторять несколько раз. Чтобы я отреагировала.
С болью в глазах — реакция на свет — поворачиваю голову, взглянув на Дилана, который опирается локтями на тележку, пока Роббин бродит у стеллажей с сыром. Моргаю, по-прежнему испытывая желание быть ближе к женщине, чем к парню, но нахожу в себе смелость для ответа:
— Красивые, — вновь смотрю на рыб, пальцами надавив на стекло, уже обеими ладонями, чтобы удержать равновесие, а то начинает покачивать на тонких ногах. — Они, — не успеваю заметить, как плотный мужчина в белом фартуке совком вылавливает ту вялую рыбу, поэтому воспринимаю это внезапное действие с заметных дерганьем, и делаю шаг назад, врезавшись копчиком в край тележки, которую парень подвозит ближе:
— Да, их внутренности тоже ничего.
Недолго смотрю на него, после обратив внимание на того же мужчину, который крепко держит рыбу, не пытающуюся бороться. Она лишь прощально машет хвостом, когда её укладывают на разделочную доску, а продавец большим ножом отрубает ей голову. Наблюдаю за тем, как он начинает разделывать рыбу, которая… Ещё шевелится, и перевожу взгляд на Дилана. Тот резко перестает ухмыляться, приняв серьезный вид:
— Это печально, — кивает головой, опираясь руками на тележку. — Очень печально, — откашливается, ведь я продолжаю смотреть на него. Сердито. Это не смешно. Ни капли. Что с его чувством юмора?
Дилан сощуренно уставился в ответ, начав переступать с ноги на ногу, и резко расправляет плечи, выставив одну ладонь чуть вперед:
— Окей. Ты меня пугаешь, — то, с каким выражением лица он это произносит, смешит. Мне удается понять, что он говорит благодаря тому, какие паузы он делает между словами. С ним точно побеседовала Роббин. Если нет, то откуда ему знать, как со мной лучше контактировать?
Вернемся к его лицу. Оно смешит. Его реакция правда забавна. Я хорошо осознаю, что могу напугать людей. Мне об этом часто говорили, прося не ходить ночью одной в уборную, а только с сопровождающим, чтобы у какой-нибудь бедной тетушки не случился сердечный приступ. Но Дилан произносит это без давления, думаю, он опять шутит, и, ладно, в этот раз я невольно реагирую, слабо растянув губы. Если бы не заторможенность моего мышления, я бы успела осечься и сохранить каменное выражение лица. Но не в этот раз.
Дилан сует одну ладонь в карман джинсов, немного наклонив голову к плечу, и по-прежнему щурится, пока смотрит на меня:
— Что-то новенькое, — свободной рукой указывает на мое лицо, поэтому уголки моих губ тут же опускаются, выражение принимает былой холод, и парень не успевает как-либо прокомментировать мою внешнюю перемену, ведь я опускаю голову, проскользнув мимо, чтобы выбраться из подобия ловушки между тележкой и аквариумом. Спешу к Роббин, от легкого ускорения движения тут же усиливается сердцебиение, а голова сильнее идет кругом. Появляется одышка. Такая скорая реакция. Хорошо. Значит, я слабее, чем в прошлом году.
Оступаюсь возле Роббин. Просто спотыкаюсь о свою же ногу, ничего нового. Хорошо, что у женщины отменная реакция, она успевает поймать меня за плечо и помогает мне выпрямиться:
— Не больно? — терплю, качнув головой. На самом деле, самое больное — её касание. В прямом смысле. На коже плеча останутся синяки, но ничего. Мне они нравятся.
— Осторожнее, ладно? — Роббин поправляет ткань моего свитера. Она часто поправляет чужую одежду, особенно своего сына, которая постоянно мятая. — Не бегай, — просит. Я отвечаю коротким кивком, начав прихрамывать за женщиной, и лишь коротко оглядываюсь на Дилана, не знаю, с какой целью, просто надеюсь, что он продолжит стоять там. И он стоит. И смотрит на меня.
Это пугает. Я не хочу… Не хочу находиться под чьим-то наблюдением.
Под наблюдением представителя противоположного пола.
Роббин тщательно относится не только к уборке. Ко всему. Это касается и покупок. Не знаю, но меня заставляет улыбаться то, с какой нервной улыбкой консультанту из мясного отдела приходится разговаривать с женщиной, которая заставляет его ходить с ней и отвечать на все всплывающие в голове вопросы. Роббин без остановки берет упаковки с курицей и прочим мясом, расспрашивая молодого паренька, который, думаю, и сам не настолько осведомлен о качестве продуктов. Я решаю, пока есть время и возможность, понаблюдать за курицами, которые лениво бродят за стеклом.
— Эта женщина всё тщательно проверяет, — да, Дилан стоит рядом, катая тележку то вперед, то назад. Видно, он не знает, чем себя занять, поэтому, боюсь, будет стараться потрепать языком со мной. Такая перспектива меня удручает. И, в попытке продемонстрировать свою незаинтересованность в беседе с ним, я шепчу под нос:
— Милые, — говорю о курицах. Никогда прежде их не видела вживую. Думала, они более активные, а тут еле передвигаются, забавно дергая головками. Дилан подходит ближе ко мне, наблюдая за курицами, и, думаю, мы оба переводим взгляд на вошедшего к птицам мужчину с большим кухонным ножом в руке. Его перчатки вымазаны в крови, как и белый фартук.