Если Дилан чего-то хочет, он этого добьется. Рано или поздно. И никак иначе.
Сидит на кровати, согнув одну ногу, чтобы поддерживать гитару. Пытается правильно поставить пальцы, чтобы наиграть, по словам Дэна, одну из самых легких мелодий. Не выходит. Постоянно дергает не те струны. Злит? Определенно, но он продолжает, наплевав на указ матери делать домашнюю работу. Да, он разложил рядом учебники и тетради, правда, это только для вида. Парень уже давно не заботится об учебе.
Потому что и обучение дается ему, как чертов щелчок пальцем о палец. Легко. Будто бы все эти знания уже вложены в его голову, остается лишь напомнить. Роббин всё никак не может понять: её сын гений, или чертов везунчик? Наверное, и то, и другое.
Женщина стучит в дверь, в который раз сдерживая внутри недовольство, ведь не любит, когда кто-то закрывается. Дилан резко отставляет гитару за кровать, взяв в руки учебник по истории, и обращает взгляд на заглядывающую в комнату мать, брови которой поднимаются выше, собирая неглубокие морщины на лбу:
— Ты уроки делаешь?
— Да, — парень кивает, зажав кончик карандаша зубами, и женщина переступает порог, прикрыв за собой дверь:
— С таким энтузиазмом? — теребит полотенце в руках, а её сын улыбается, кивнув повторно:
— Конечно.
— Лжец, — Роббин пыхтит, качнув головой. — Я тебя насквозь вижу, балбес, — указывает на него пальцем. — За уроки, немедленно.
— Окей, мэм, — он поднимает выше учебник в своих руках, и принимается читать одну и ту же строчку, ожидая, что мать выйдет, но она мнется, стоя на месте, и пальцами продолжает играться с тканью полотенца. Так или иначе Дилан вздыхает, обращая на неё внимание. Выжидает. Роббин созревает мысленно и делает пару шагов к кровати сына:
— Я хотела кое-что обсудить с тобой.
— Вау, — он закрывает учебник, заерзав на кровати, чтобы мать могла присесть на край. — Дама созрела.
Роббин обращает на него недовольный взгляд, устало вздохнув:
— А ты вот нет, судя по поведению, — присаживается на кровать, сутулясь, и не прекращает дергать полотенце. Дилан затылком упирается в стену, внимательно изучая мать со стороны. Она нервничает. Явно.
— Я слушаю, — оповещает, и Роббин повторно выдыхает тяжесть из груди:
— Я собиралась ненадолго оставить работу, уйти в неоплачиваемый отпуск, чтобы заняться Теей.
— Ты рехнулась, — тут же перебивает парень, не пытаясь быть менее грубым. Если кто-то и должен вставлять мозги Роббин на место, то только он.
Женщина прикрывает веки, с кивком головы продолжая свою мысль:
— Но наше финансовое положение не позволяет.
— Здравая мысль, — Дилан начинает выводить карандашом круги на одной из страниц учебника по истории. — Первая после той, что сподвигла тебя взять девчонку.
— Её зовут Тея, — женщина не выказывает раздражения, но ей не нравится отношение сына к новой жительнице дома.
— Мне она не представлялась, — Дилан фыркает в ответ. — А еще ты не потрудилась осведомить меня достаточным количеством информации на её счет, — начинает знакомую давку, играясь на нервах матери. — Например, что она зависимая или… Что там ещё интересненького, о чем я постепенно узнаю? — указывает на мать ладонью. — Может, она зарезала всю свою семью? Но я, конечно, узнаю об этом, когда она в двадцатый раз вонзит мне кухонный нож в спину.
Роббин держится. Она прикрывает веки, выдавив усталую улыбку:
— Как удачно, что ты сам упомянул Тею, — смотрит на сына. — Насчет неё мне и хочется поговорить.
Дилан поднимает глаза в потолок. Окей, станет слушать, куда он денется?
— Поскольку я буду работать… — Роббин вновь принимается терзать ткань полотенца. — Кто-то должен присматривать за ней, пока меня нет дома.
— Нет, — парень резко перебивает, нервно куснув губу. — Не смей, — но Роббин смеет продолжить:
— Я подумала, может, отправить её в школу? — смотрит в пол, когда краем глаз замечает, как Дилан приседает, наклонившись ближе к женщине, и щурится, пустив колкий смешок:
— Ты в своем уме? — а сам пытается говорить тише. — Ты её видела?
— Но ты ей поможешь там обосноваться, — высказывает свои надежды. — Она заведет друзей, да и… Она будет у тебя на виду.
— Во-первых, — Дилан вздыхает. — Ты действительно наивно полагаешь, что я посещаю занятия ежедневно?
— Господи, я сделаю вид, что не слышала этого, — Роббин даже улыбается.
— Во-вторых, — перебивает, продолжив стучать карандашом по учебнику, черкая на его странице. — Не строй из себя дуру. Ты ведь видишь. Она с нами никак не поладит, а ты хочешь выпустить её в общество.
Роббин переводит на него острый взгляд, пронзая им сына:
— Не говори о ней, как о…
— Дикой? — он сам оканчивает её мысль, заставив женщину замяться:
— Дилан… — устало покачивает головой.
— Мам, — он садится ближе, продолжив терзать её зрительным давлением. — Я серьезно.
Роббин хмурит брови, с переживанием заявляя:
— Мы ответственны за неё и…
— Нет, — Дилан усмехается. Женщина знакома с этим выражением лица. Она вот-вот доведет его до «ручки».
— Ты, — парень облизывает искусанные губы. — Каждый гребаный раз это ты. И только ты. Ты подписываешься на это, не обговорив со мной.
Роббин опускает глаза, затем и голову. Больно виновато смотрит в пол, дергая в стороны ткань полотенца. Дилан замечает перемену в её лице, анализирует усталость матери, только поэтому на секунду поднимает глаза в потолок, признаваясь не только ей, но и себе:
— Я помогаю тебе только потому, что мне в какой-то степени не насрать на тебя, — Роббин кивает, она понимает, а Дилан задумчиво смотрит в сторону двери. — Как и на жаренные наггетсы.
Женщина еле сдерживает улыбку, но проскальзывает смешок:
— Не порть момент…
— Обожаю наггетсы, — Дилан томно вздыхает, закивав головой, и вновь смотрит на Роббин, замечая, что она внешне кажется «живее», поэтому возвращается к своим мыслям:
— Мам, — толкает её своим плечом, и Роббин вновь смотрит на сына, хорошо понимая его недовольства. — Я не могу постоянно тащить всё на себе, — объясняет. — Я пытаюсь её как-то растормошить в плане общения, но она… — морщится, стуча карандашом по щеке. — Она ни в какую. Если бы она ещё была грудастой красоткой…
— Мужики, — женщина закатывает глаза, и вот так происходит всегда. Дилан говорит что-то правильное, начинает казаться разумным существом, а потом на тебе — грудастые бабы. Как мило.
— Я бы ещё понимал, за что борюсь, и что… — довольно улыбается. — Вполне очевидно, меня бы в итоге ждало неплохое награждение.
— Дилан, ты мерзкий, — делает вердикт Роббин, указав на него пальцем, хлопнув по коленке.
— А здесь… — парень не прерывает свои размышления. — Не туда, не сюда. Она… — запинается. — Она… — разводит ладони, а Роббин внимательно моргает, ожидая пояснений, и Дилан опускает руки, сам хлопает себя по коленям, признавшись:
— Она мне противна, — кивает головой, установив зрительный контакт с матерью. — Внешне. Меня не тянет общаться с ней.
Роббин моргает, дернув головой. Сказанное подобно ледяной воде окатывает её, и… Женщина очень даже растеряна, что открыто читается на её лице:
— Не думала, что для тебя такую роль играют внешние данные, — потирает ладони, хмурясь, пока взглядом скользит по стене. — Видимо, я и правда налажала с твоим воспитанием.
— Даже не в этом смысле, — парень будто хочет как-то оправдаться, и Роббин дает ему эту возможность, настойчиво попросив:
— Объясни.
Дилан набирает больше воздуха в легкие, окинув взглядом комнату, и двигается, чтобы вовсе сесть рядом, на край, ногами коснувшись пола:
— Ты же видишь её. Она… — жесткими движениями жестикулирует ладонями, пока пытается донести свои мысли. — Будто мертвец. Мы словно откопали её в лесу и решили забрать к себе, как экзотическое животное, — переводит взгляд на Роббин, а та хмуро уставилась на него. — Люди на неё смотрят. И это не тот тип внимания, которому я бы позавидовал, — пускает смешок, но мать остается серьезной, и её голос вовсе не располагает к расслабленной беседе:
— Смотри, как тебя это тревожит.
— Это не совсем тревога, — отрицает. Роббин перебивает, больно огорченно продолжая говорить: