— Но… — шепчу.
— Мам, она снимет, — словно гром. Дилан громко и твердо произносит, а женщина тут же останавливается в шаге от меня, опустив свои дрожащие руки, и оборачивается, с каплей беспокойства взглянув на сына, который сердито смотрит в ответ, сурово процедив:
— Сегодня самообслуживание, — резким движением выключает плиту, скинув сковородку в раковину вместе с недожаренной картошкой, на что мы с Роббин одинаково реагируем. Вздрагиваем от громкого звука.
— Иди спать, — парень будто приказывает, и я на подсознательном уровне ожидаю привычного сопротивления со стороны Роббин: сейчас она обругает его и отхлестает тряпкой, но женщина лишь набирает воздуха в легкие, не выдыхая его на протяжении нескольких секунд. Её взволнованный вид настораживает. Она выглядит растерянной, словно на мгновение теряет связь с происходящим. Переводит взгляд на меня, нервно улыбнувшись, и проходит мимо, ладонью погладив по спине:
— Проследи, чтобы Тея поела, — обращается к сыну, спешно покидая кухню, дабы направиться в свою комнату. Оборачиваюсь, с хмурой растерянностью провожая Роббин взглядом, пока она не пропадает за стеной второго этажа.
Медленно возвращаю голову в нормальное положение, опустив глаза. Смотрю в пол. Дилан вытирает ладони о полотенце, скомкав его и бросив на стол:
— Идем, — указывает мне, направившись в мою сторону, и я на автомате отступаю назад, позволив ему выйти с кухни. Парень направляется к лестнице, и мне приходится смириться. Что-то мне подсказывает, сейчас не удачный момент для сопротивления. Мне придется послушаться его, а то вдруг перепадет… Всё-таки, я в полной мере побаиваюсь этого типа.
Поднимаемся на второй этаж. Слышу классическую музыку. Она исходит со стороны двери комнаты Роббин. Её это успокаивает? Шагаю за Диланом, перебирая пальцами воздух, и с опаской шепчу:
— У неё что-то случилось на работе?
— Да, она сильно переживает, — на удивление, теперь парень говорит со мной с меньшей грубостью в голосе. — Она не злится, но её забота начинает пугать, — выражение лица серьезное. Тормозит у порога своей комнаты, указав пальцем в сторону ванной:
— Иди, кинь в стирку свитер, я пока найду вещи, — не дожидается моего ответа, я даже рот не успеваю открыть, чтобы проявить слабое противостояние. Проходит к себе, оставив дверь открытой, а мне остается лишь глотнуть комка в горле. Моргаю, еле удержав горячую жидкость внутри. Конечно, глаза слезятся, но мне приходится быстрым шагом отправиться в ванную.
Не стану спорить. Вдруг он меня ударит?
Захожу в ванную комнату. Странно, но классическая музыка и на меня действует успокаивающе. Я не теряю своего напряжения, но с меньшей моральной растерянностью подхожу к раковине, встав напротив зеркала. Поднимаю глаза. Смотрю на себя. Делаю это не так часто. Правда, всё равно никак не воспринимаю свою внешность. Обычно у человека есть определенное мнение на свой счет. У меня его нет. Просто я. Просто…
Проглатываю скопившуюся во рту воду, опустив ладони к краю свитера, и сжимаю ткань пальцами, неуверенно потянув вверх. Еле справляюсь, снимая одежду через голову, и успеваю потеряться в свитере. Дилан прав. У меня особая способность — теряться, не двигаясь с места. С легким головокружением опускаю руки, держа ткань, и поднимаю глаза, немного наклонив голову к плечу. Смотрю на свое отражение. Бледная кожа под белой майкой натянута до предела. Кости на груди под ключицами. Тонкие руки. Не могу разглядеть хотя бы намек на мышцы. Только острые угловатые кости. Оттенок моей кожи необычен. Отдает немного голубоватым, думаю, из-за количества синяков. Мне не нужно сильно биться, чтобы получить подобные отметки на теле. Поднимаю плечо, рассматривая след от тычка пальцами. О’Брайен вроде не прилагал усилий, а вот — синяк.
Бросаю свитер в корзину. Изучаю свое лицо. Думаю, я еще сбросила пару килограмм из-за стресса адаптации. Впадины вместо щек отчетливее, синяки под глазами обретают новый оттенок, темнее, чем прежде. Глаза больше. Их белок более голубоватый, нежели нормального, привычного цвета. От висков к щекам тропинка из бледных веснушек. Волосы. Надо бы их перезаплести, а то уже несколько дней пучок не распускаю. Боюсь, не смогу расчесать.
Изучаю майку. Даже лифчик не ношу. Мне он и не требуется. С моей-то фигурой.
Отворачиваю голову, вздохнув. И чего толку смотреть на себя?
***
Искать долго не приходится. Дилан вынимает небольшой чемодан с балкона, который был оставлен там, чтобы парень мог вернуться к разбору своих вещей, к чему он так и не вернулся. Приседает на край кровати, открыв молнию, и начинает зрительно изучать вещи, понимая, что ничего этой тощей не подойдет. Прислушивается к музыке — играет, значит, Роббин в порядке. Или вскоре будет. Наклоняется, начав перебирать вещи. И каждая новая рождает внутри непонимание — что им двигало, когда он покупал это всё? Даже пускает смешок, представляя себя в яркой футболке. Дилан что, чертов единорог?
Поднимает глаза, когда порог комнаты неуверенно переступает Тея, с неприятным покалываниям в ребрах сжав себя тонкими руками, и Дилан тут же резко отводит взгляд, дернув головой, чтобы не акцентировать внимания на нечеловеческой худобе. И тараторит:
— Мы никак не отнесем вещи. Они все стиранные, а некоторые я вовсе не носил, — выкладывает стопки одежды на кровать, не зная, что предложить болезненно костлявой девчонке, которая подходит ближе, чувствуя, как её охватывает физический и эмоциональный дискомфорт. Она опускает одну руку, второй нервно потирая плечо, усыпанное веснушками, и решает скорее покончить с этим — чем быстрее выберет одежду, тем быстрее скроется в ней. Встает у кровати, пытаясь не думать о том, что, хочет парень или нет, но он искоса изучает угловатое тело девушки. Испытывает… Прикрывает веки, ладонями скользнув по лицу. Окей. Отвращение. Оно не пропадет только потому, что об этом просит мать. Тея выглядит ужасно. Дилан просто постарается не придавать этому значения. Привыкнет, со временем.
Опирается локтем на колено, подперев кулаком щеку, и поворачивает голову, желая взглянуть на вещи, чтобы понять, что он может предложить девчонке, но задерживает внимание на опущенной руке, плечо которой эта мышь сжимает. На запястье странный синяк. Темный.
— Что это? — Дилан просто спрашивает, указывая пальцем на запястье девушки, которая просто отвечает:
— Ударилась, — и тут же решает перевести тему:
— Как много клетчатых рубашек, — наклоняется, осторожно перебирая вещи. Дилан устало усмехается:
— Было время я почему-то тащился от них, — выпрямляет спину, потерев ладонями «избитые» татуировками плечи. — Ты можешь взять, что хочешь, но, боюсь… — выдает основную мысль. — Велико будет, — еще раз окидывает взглядом тело девушки, пальцами почесав кончик носа. — Всё.
— Ничего, мне так нравится, — выбирает одну рубашку в темно-зеленую клетку, и поднимает её к лицу, чтобы рассмотреть цвет.
— Большие вещи? — Дилан поддерживает диалог. Так или иначе, он не стремится к общению с ней, но пытается наладить контакт, чтобы угодить матери, а то нервная система Роббин в последнее время всё чаще дает сбой.
— Да, в них комфортно, — Тея щупает ткань. Плотная и жесткая, после стирки. Такая приятная. Девушка надевает рубашку, кое-как справляясь с пуговицами, а Дилан щурится, немного отклоняясь назад, чтобы окинуть девушку взглядом:
— Ты любишь зеленый цвет? — начинает рыться в карманах джинсов.
— С чего взял? — Тея не собирается поправлять рукава. Ей нравится, что ткань скрывает ладони.
— Зеленый свитер, зеленая кофта, — Дилан хмурится на мгновение, ведь находит только зажигалку.
— Скорее… — Тея отходит назад, чтобы увидеть себя в отражении стекла окна. — Цвет хвои, — не смотрит на парня, поэтому не видит, как он вынимает упаковку сигарет. — Люблю хвою, — и вдруг слабо улыбается. — Третий факт обо мне.
— Я должен сказать что-то в ответ? — Дилан усмехается, предполагая, пока вынимает одну сигарету, сунув в рот.