Только я.
Выхожу в коридор, обратив внимание в сторону ванной комнаты. Свет линией льется в щелке над порогом. Спокойным шагом приближаюсь к двери, не слышу шума воды. Чем он занимается?
Но улавливаю хриплый кашель.
Открываю дверь, морщась от света, и смотрю на О’Брайена, стоящего возле раковины. Он, кажется, вовсе не замечает моего присутствия. Продолжает тяжело дышать с нажимом, словно что-то застряло у него в глотке.
— Дилан? — даю о себе знать и прохожу в ванную, прикрывая за собой дверь.
О’Брайен искоса смотрит на меня, с заметным обречением вздохнув:
— Всё хорошо, — кашляет, склоняясь над раковиной. Хмурюсь, не на шутку пугаясь того, как дрожат его руки, и потому начинаю метаться взглядом по помещению, в поисках чего-то, внешне напоминающего аптечку, но даже с её наличием не смогу с точностью понять, что может помочь Дилану справиться с судорогой.
Подхожу к О’Брайену, взволнованно коснувшись плеча ладонью. Не успеваю толком выдавить что-нибудь дельное, Дилан перебивает мои мысли:
— Справлюсь, — он говорит со мной так, словно давно уже признался в своей зависимости. Полагаю, его успокаивает такой вид общения, но я чувствую себя гораздо хуже. Крепко сжимаю плечи молодого парня, встав за его спиной, и пристально наблюдаю за выражением лица. Дилан морщится. Веки сдавливает, в попытках справиться с головокружением. Держится за край раковины. Меня пронизывает его дрожь, но храню моральную стойкость, замечая, как проступает пот на лице парня. Видимо от подскочившей температуры. Слабость и жар.
— Давай вернемся в комнату, — хочу сдвинуть его за собой, но он не поддается, наоборот потянувшись в сторону ванной:
— Мне просто нужно в душ, — шепчет, нервно озираясь. Включает воду. Ладно. Сдаюсь, помогая ему присесть на край раковины, и делаю температуру воды чуть теплее, одной рукой контролируя положение парня. Он какое-то время скрывает лицо под ладонями, предприняв тщетные попытки усмирить дыхание, но когда опирается руками на ванную, втягивает огромное количество кислорода одним вздохом.
У него затруднен дыхательный процесс. Это хуже, чем просто нехорошо. Он теряет контроль. В глазах отражается паника, ведь ему не подвластен собственный организм.
Дилан с открытым ужасом моргает, пытаясь ухватиться за хотя бы одну адекватную мысль в своей голове. Он активно скачет взглядом по полу, подносит то одну ладонь к лицу, то другую, смахивая пот, и в итоге чуть не падает на плитку, потеряв равновесие. Я успеваю встать напротив и подхватить его под руки. С трудом возвращаю в прежнее положение, пытаясь установить зрительный контакт и успокоить его:
— Всё хорошо, — давлюсь улыбкой, которую вытягиваю на лицо, и помогаю О’Брайену стянуть влажную футболку, уверяя:
— Я всё сделаю.
Наконец, контакт с хмурым парнем установлен. Он больно сурово смотрит на меня, но каким-то образом я сохраняю безмятежный и расслабленный вид, пока откладываю его футболку в раковину. Наклоняюсь, коснувшись ремня его джинсов, и вскидываю глаза, встретившись с ним взглядом. О’Брайен выражает подавленность, наверное, где-то за пеленой неадекватности он осознает происходящее и ему это не нравится. Надеюсь, его слабость не станет поводом для эмоциональной дробилки своего же сознания.
У всех есть слабости. Все изредка проявляют не самые приятные стороны. Меня по-прежнему расстраивает, что даже со мной Дилан пытается быть той версией себя, которую привык выставлять напоказ обществу.
— С тобой всё будет хорошо, — улыбаюсь, уложив его ладони себе на плечи, чтобы он мог сохранять равновесие, и возвращаюсь к его ремню, присев на корточки и также подняв глаза, дабы зрительно внушать Дилану успокоение. — Я позабочусь о тебе.
Как ты заботишься обо мне.
Своеобразная, но всё-таки взаимная забота.
***
Перебираю книги, расставленные на полках шкафа. В комнате, которую нам отдал Эркиз, огромное количество литературы. Не уверена, что она принадлежит ему. Скорее всего, женщина, жившая здесь до мужчины, предпочитала читать, собирала свою библиотеку. Провожу пальцами по полке, собрав немного пыли, и поднимаю взгляд к потолку, изучив корешки томов. Она любила цветы. Понятно по тому количеству книг по ботанике, которое здесь представлено. Удивительно. Почему-то мысли о незнакомой старушке вызывают у меня улыбку. Она жила здесь одна с кошками, выращивала цветы, ухаживала за садом, читала в тишине и пила зеленый чай. Не думаю, что она была частым гостем в обществе. Скорее всего, ей приглянулось одиночество. Интересно, в каком возрасте человек вдруг понимает, что крайне устал от шумного социального мира? Уйти и жить отшельником, что привело её к этому?
Меня часто толкают на долгие размышления жизнь ушедших людей. Они становятся прошлым. Что остается после них? Как долго они проживут в воспоминаниях других? И будут ли о них помнить? Сколько? Пару десятков лет? Я ничего не знаю о своих предках. Также забудут и меня, если, конечно, будут люди, которые запомнят. Похожим образом мы исчезаем. На что меня должны толкать эти мысли? Мне становится грустно от осознания, что ты пропадешь, а вместе с тобой все твои мысли, все воспоминания, все разговоры и чувства.
И никто не вспомнит. Все забудут. Интересно, что останется после меня?
Кости?
Касаюсь корешка пыльной книги, на котором прочитываю: «Не забывай». Мне не хотелось рыться в вещах, но большую часть времени я предоставлена себе: Роббин на работе, Эркиз с ней, Дилан посещает какие-то занятия по программе выпускников, плюс, у него возобновились тренировки, Рубби совсем плоха, её не выпускают из больницы, Брук готовится к отъезду, Норам…наверное, он с ней. Поэтому, устраивая уборку, я залезла на чердак и отыскала там клад чужих воспоминаний. Там нашлось множество записных книжек. Каждая запись — дневник одного дня. Женщина явно страдала каким-то недугом. Каждый день она, между строчками о состоянии её растений, оставляла шаблонную запись, в которой сообщала самой себе: кто она, как её зовут, сколько ей лет, какой-то был день и кормила ли она кошек утром. Так странно было читать всё это. Если столько вещей осталось здесь, то, выходит, у женщины не было родственников? Никто даже не попытался получить в собственность её дом.
Вот она была. И вот её нет. И всё, что от неё осталось, — её записи.
Мысли о жизни и смерти вгоняют меня в уныние. Увы, но я только могу лгать и делать вид, словно терапия помогает мне проще относиться к этим темам, но на самом деле, истина в том, что я никогда не смогу прекратить размышлять на этот счет. Никогда.
В последнее время у меня много возможности сидеть в одиночестве и думать. Всё, что происходит сейчас, тревожит меня. Поведение Роббин, состояние Дилана, болезнь Рубби. Я сама себе тревожу, потому что что-то определенно во мне изменилось. Но проблема в том, что мои прошлые мысли, моя Деградация никогда не испарится. Она всегда будет частью меня. И мне остается только жить, заглушая Её внутренний голос.
Когда Дилан О’Брайен заходит в комнату, вернувшись с тренировки, я сижу на кровати, листая одну из книг по ботанике. За окном вечереет. Зима скоро кончится, а я так и не увидела нормального снега. Очень необычно для места, где главенствует беспросветный холод.
Парень бросает спортивную сумку на пол, как обычно, и упирается руками в бока, окинув меня вдумчивым взглядом. Я замечаю его старания. Он тоже пытается вести себя так, словно с ним ничего не происходит, словно внутри штиль и безмятежность. Мы все грешим этим видом лжи.
— Ты собираешься? — он просил меня начать паковать необходимые вещи еще неделю назад. Это же О’Брайен. Выезжаем уже завтра утром, а я… мои сумки, короче, пусты, как и душа, ха, смешная шутка, которую никто не оценит, потому что я продолжаю молчать, пялясь в раскрытые страницы книги.
— Ты ведь так собираешься, да? — Дилан усмехается, медленно шаркая к кровати. -Сидя, да? — я отвожу взгляд, когда он наклоняется, опираясь руками на матрас, чтобы шепнуть мне в щеку:
— Не производя никаких действий, да? — его дыхание щекотливо обдает кожу, вынуждая меня отреагировать и поморщиться, стараясь прикрыть свое лицо книгой: