О’Брайен на какой-то миг отключается. Нет, он не засыпает тревожным сном, просто его разум окончательно прекращает переваривать происходящее. Но когда он приходит в себя, то вяло реагирует на сплетающиеся громкие голоса. Поворачивает голову, коснувшись затылком стены. Безэмоционально наблюдает за тем, как Норам рвет глотку, стоя напротив взрослых, тычет пальцем в их лица и чуть не хватает за грудки отца, прервав его попытку успокоить сына. Врач рядом тревожно озирается в поисках медбратьев, но в их помощи нет необходимости. Норам отпихивает от себя мужчину, гавкает что-то с особой яростью, отчего у матери Реин бледнотой покрывается лицо, а глаза превращаются в округлые выпуклые шары, готовые выпасть к черту, и парень разворачивается, с гневом в горячем дыхании вышагивая по коридору прочь от родителей, которые теперь смотрят ему в спину с неприязнью.
Дилан прослеживает за другом взглядом. Ждет, пока лифты двери откроются, пока силуэт парня не пропадет из виду. Моргает, попытавшись сглотнуть тяжесть, ползущую по его глотке. Тошнота. Сжимает пальцами упаковку. Она странно хрустит, хруст громом отдается в ушах. О’Брайен остается один среди шума.
Клонится вперед, упирается локтями в колени, опускает лицо в ладони. Хранит душевное молчание, ведь его сознание выдохлось. Последние сутки оно без остановки трещало по швам из-за паники и ужаса, смешавшихся в один ком. А за ним следовало неверие, непонимание, физическая и эмоциональная боль, которой не было конца. Она свела с ума — и парень сломался. Он ничего не хочет воспринимать, понимать и принимать. Его нет — не будет и боли. Он исчез морально, а боль сохранилась.
Это неописуемое терзание, режущее ребра и глотку. Это и есть страдание? Страдание от потери?
Но он отказывается верить. Его не будет — и этого не будет.
Её ладонь мягко ложится на его макушку. Ложится и замирает. Он не реагирует, продолжая прятаться от действительности, ведь его не будет — и этого не будет. Она осторожно гладит по темным волосам, стоя напротив. Она чувствует его боль и испытывает свою личную, открывающую новый взгляд на понимание Жизни и Смерти.
На отношение к данным аспектам реальности.
Костяшками касается его виска, аккуратно распрямляет пальцы, скользнув ими за ухом парня. Он морщится, давится воздухом, скрываясь в ладонях, и сжимает веки, продолжая отрицать.
Его не будет — этого не будет.
Но он по-прежнему есть. А Брук Реин больше нет.
— Тея?
Поднимаю взгляд, фокусируя его на приятном лице Мэгги. Женщина сидит напротив в мягком кресле, в похожем утопаю сама, прижавшись к спинке, а ладони сцепив между собой на коленях. Её личный кабинет выполнен в приятным пастельных тонах. На стенде одной из стен висят рисунки пациентов. На полках шкафа не только бесконечные папки с датами и именами, но и цветы в горшках.
Я пытаюсь сосредоточиться на приятном шуме дождя за окном. Но каждый раз он уносит меня в глубины сознания, не разрешая ни о чем думать. Это приведет к гибели и эмоциональному всплеску. А мне нужно быть собранной и сдержанной. Особенно в данный период времени.
— Я решила, что нам необходимо побеседовать наедине, — Мэгги не держит на коленях свою тетрадь. В её руках кружка зеленого чая. Такая же стоит на невысоком столике рядом с нами. Для меня. Но не беру. В глотку ничего не лезет. Даже жидкости. — И мне бы хотелось узнать, как ты себя чувствуешь? — женщина пытается выглядеть беспечной, будто бы мы — две подружки, встретившиеся в кафе. Но за этой маской непринужденности легко проглядывается тревога.
Ерзаю на кресле, ощутив, как в ребрах кольнуло:
— Я обескуражена, — взгляд сам опускается вниз. Избегаю зрительного контакта. Это ошибка. Мне надо проявлять себя с иной стороны. Только сил нет. Я слишком эмоционально трачусь дома. Дома творится полнейший хаос.
— Что ставит тебя в тупик? — Мэгги делает глоток, прежде чем задать мне вопрос.
Моргаю, выдавив с ощутимым дискомфортом в груди:
— Смерть.
— Почему? — женщина хмурит брови, чуть склонив голову.
— Я не понимаю, — облизываю губы, — как мне рассматривать смысл жизни на фоне неизбежной смерти.
Чувствую, как серьезный взгляд Мэгги пронзает мою макушку, а потому еще ниже опускаю голову, не находя сил для нормального контакта с психотерапевтом.
— Это обыденность. Мы ничего не можем поделать с вещами, которые являются частью бытия. Смерть — часть жизни.
— Но что мне делать с этой истиной? — не сдерживаюсь, чуть повысив голос и даже приподняв лицо, дабы взглянуть на женщину, ведь я… не понимаю.
— Просто жить, — Мэгги отставляет кружку и переплетает пальцы, внимательно изучая мое лицо, пока высказывает свои мысли. — Наслаждаться тем, что у тебя есть возможность пребывать в этом мире. Заниматься тем, чем хочешь. Есть то, что хочешь. Проводить время с людьми, которые тебе дороги и которые делают тебя счастливым. Гулять ночами, провожать солнце на закате, встречать рассвет на берегу. Громко слушать музыку и петь. Смотреть фильмы. Носиться по лесу, раскинув руки, и впитывать всё хорошее, что может предложить тебе жизнь. Делать абсолютно всё, Тея, — она твердо проговаривает последнее предложение, наверное, замечая, каким стеклянным становится мой взгляд, когда глаза заливаются слезами. — Мы часто придаем значения негативным вещам. Мнение окружающих о том, как должна сложиться твоя жизнь, навязывание определенных стандартов и норм, но… это всё — полнейшее дерьмо, Тея, — шепчет, чуть поддавшись вперед. — Главное — быть счастливым. Стремиться к тому, что дарит тебе радость. И плевать на мнение тех, кто пытается убедить тебя в необходимости ежедневно торчать в офисе на работе, ведь деньги — это так важно. В необходимости скорее выйти замуж и родить детей, ведь семья — это важно, — мнется, слегка помедлив со следующим: — Быть нормальным в понимании нормальных людей — это неважно.
Я дергаю головой, отвернув её, и взглядом врезаюсь в стену, закусив нижнюю губу, ведь наружу рвется хриплый вздох. Губы дрожат. Ладони потеют.
— Пойми, что для тебя есть счастье. И следуй ему, наплевав на людей вокруг. Создай свой смысл и наполни им жизнь, — Мэгги вдруг садится ровно, с хмуростью глянув на мой профиль:
— У тебя умер друг, — непроизвольно мои брови дернулись, и женщина продолжила. — Я предполагаю, вы немного, но были близки. Что ты чувствуешь? Какие мысли рождаются внутри в связи с потерей человека, которого ты знала?
Не выдерживаю. Эмоции прорываются, хотя я так старалась их удерживать. Резко прикладываю влажную ладонь к лицу, накрыв глаза, веки которых сдавливаю, не в силах больше терпеть давление света. Они горят, пылают слезами, что принуждают меня давиться рыданием, которое всё еще пытаюсь томить в себе. Шмыгаю носом. Губы дрожат. Сжимаю их, дабы не обронить болезненный стон.
Я должна быть сильной. Должна вести себя иначе.
— Что тебя гложет? — голос Мэгги звучит отдаленно, будто я прячусь от неё в глубокую яму, и женщина пытается дозваться до меня, эхом обращаясь по имени: — Тея?
— Я… — убираю ладонь, хлопнув ею по коленке. Не могу усидеть без движения, начинаю крутить головой, ерзать, дергать ногами. — Просто я… — вскидываю ладони и опять бью ими по коленям, сжав их пальцами, — я так устала, — признаюсь, глазами полными слез уставившись на Мэгги, которая будто бы с пониманием кивает головой, внимательно изучая мое поведение. — Смерть кажется единственным выходом, — кусаю кончики пальцев, а после начинаю нервно дергать локоны своих волос и снова хлопаю по коленкам. — Освобождением от мыслей и эмоций, — хмурюсь, опрокинув взгляд в пол, — что глубоко заложены, — сжимаю веки, принявшись покачиваться назад-вперед. — Они съедают. Я просто не хочу… — проглатываю слова, громко вдохнув, и с хрипом давлю. — Я хочу быть свободной.
— Смерть кажется освобождением, — Мэгги касается упаковки салфеток на столике и двигает ближе ко мне, — но ты же видишь, какую боль она приносит близким? И как смерть влияет на нас? И как смерть одного человека может повлиять на жизнь другого?