— Лучше бы ушиб…
— Что? — Дилан сильнее наклоняется вперед, морщась от головной боли, что резко пронзает виски. Тея поднимается на ноги, взяв баллончик в обе руки, и вновь поднимает голову, чтобы взглянуть на парня:
— Ничего.
***
Кручу в руках баллончик с синей краской. Подхожу к порогу комнаты Дилана и первым делом обращаю внимание на стену, измалеванную темными цветами. Он ничего не хотел изобразить, как мне кажется, но похожее самовыражение мне знакомо. Когда меня переполняют какие-то эмоции, обычно, негативные, я не могу сконцентрироваться и нарисовать что-то конкретное. Начинаю просто малевать красками, по итогу имея каракули и непонятные маски. Пахнет немного необычно. Не совсем красками. Сам парень торчит у стола, перебирая баллончики в коробке. Оглядывается, пальцами оттянув завязанную на шее бандану, поморщившись, будто бы она мешает ему нормально дышать:
— Merci, mademoiselle (франц. «Благодарю, мисс»), — натянуто улыбается, совсем не похоже на проявление искренних эмоций, но я ничего не говорю на этот счет, решая, что это не мое дело. Лишь наклоняю голову набок, подходя к столу, протянув Дилану баллончик. Парень берет его, обращая внимание на моё вопросительное выражение лица, поэтому поясняет:
— Это французский, — закрывает коробку.
— Знаешь его? — я не перестану поражаться новым фактам об этом вроде как неприятном типе, если судить по его внешнему виду и поведению. Поразительно, но он не перестает удивлять.
— В процессе изучения, — опускает коробку на пол, ногой пихнув под стол, и разворачивается, кажется, он чем-то занят, но не оставляю его в покое, с любопытством последовав за ним:
— Зачем? — не смущаюсь задавать вопросы. Это вторая моя особенность, раздражающая людей. Дилан приседает у кровати, вытаскивая из-под неё коробки, которые начинает раскрывать:
— Просто так, — признается, перерывая баллончики. — Я не часто задумываюсь над тем, что делаю, — поднимает те, что с синей краской, и трясет у лица, проверяя, сколько осталось внутри жидкости.
— Способ чем-то занимать себя? — догадываюсь, изучая содержимое коробок, которые он открывает. Нет определенной сортировки вещей. Книги свалены с красками и старыми упаковками сигарет. Не буду перечислять все те предметы, которые вижу, просто отмечу то, что здесь творится полнейший хаос. Он не содержит вещи в порядке. Не удивлюсь, если открою шкаф с его одеждой, то оттуда повалится обувь. Странно, что у такой трепетной к чистоте и порядку женщины столь неаккуратный сын.
— Наверное, — он выкладывает баллончики.
— И сколько языков ты знаешь? — перевожу внимание на небольшую оторванную голову плюшевого пса.
— С чего ты взяла, что я знаю несколько? — парень хмурится, задумчивым взглядом стрельнув мою сторону, не отрываясь от своей работы.
— Не знаю, — приседаю на корточки, без разрешения взяв из коробки небольшую голову, из которой тут же начинает выпадать вата. — Исходя из твоего суждения, ты много, чем занимаешься, — аккуратно впихиваю обратно. — Вряд ли ограничиваешь себя одним языком.
О’Брайен набирает в руки баллончиков, поднявшись, и я встаю на ноги, продолжая изучать голову пса. Где остальное тело? Парень будто с подозрением щурится, может, обдумывает сказанное мною:
— Ещё три, — дает ответ, повернувшись ко мне спиной, чтобы направится обратно к столу, а я вскидываю голову, удивленно хлопая ресницами:
— Ух-ты. Ты и правда гений, — не могу не признаться в этом. Со стороны Дилана — короткий смешок. Он продолжает разбираться со своими красками, пока я опускаю голову пса обратно, вновь обратив свой взгляд на стену:
— Роббин уже решила, как накажет тебя? — указываю пальцем на стену, а О’Брайен цокает языком:
— Она в процессе создания идеальной пытки.
Моргаю, подходя ближе к стене, чтобы рассмотреть, как переливаются оттенки:
— В таком случае, — шепчу. — Думаю, заставит тебя сидеть со мной.
И почему-то чувствую себя необычно, когда слышу, как Дилан смеется. Я ещё не слышала, чтобы он таким образом реагировал, поэтому резко оглядываюсь, чтобы по выражению его лица понять, какие эмоции он выражает. Но смех резко обрывается. Дилан еле поворачивает голову, коротко взглянув куда-то в сторону, но понимаю, что он краем глаз смотрит на меня, вновь отвернувшись. Хмур. Думаю, мне стоит уйти.
Начинаю отступать назад, нервно моргая:
— Пойду, помогу Роббин с готовкой, — запинаюсь, поторопившись покинуть комнату.
Дилан ничего не отвечает, продолжив держать в руках баллончики. Не шевелится. Замер.
Я выбираю идеальную тактику. Мне требуется больше свободы, отсутствие постоянного наблюдения и контроля, чтобы добиться своей цели, поэтому хорошо, что я решаю лгать. Радует то, что Роббин, вроде, хороший человек. Она не особо наседает на меня, не следит за каждым моим движением. Её можно обвести вокруг пальца. Таких медсестер было множество там, откуда меня привезли, поэтому не составит труда подстроить ситуацию под себя.
Первым делом, мне требуется убедить Роббин, что я открыта и честна перед ней. А дальше всё пойдет, как по маслу.
— Не обожглась? — женщина выглядит лучше. Она бодро передвигается по кухне, радуясь тому, что я сама предлагаю свою помощь. Видно, ей охота сблизиться со мной. Что ж, это сыграет и мне на руку, поэтому подыгрываю женщине, правда, против своей натуры мне не пойти. Я остаюсь скованной и молчаливой, качнув головой. Потираю пальцы, которыми коснулась края сковородки, и подхожу к чайнику, пытаясь поднять, чтобы разлить кипяток в кружки. Но не могу. Тяжелый.
— Тебе уже легче находиться здесь? — Роббин хочет услышать желаемое. — Ты приспособилась? — она нарезает овощи, поглядывая на меня.
— Ну… — и я дам ей желанное. — Мне здесь нравится, — оставляю чайник, решая пока найти упаковку чая.
— Рада слышать, — женщина берет лопаточку, проверив, не подгорает ли яичница. — А тебе идут мужские вещи, — вдруг подмечает, изучая мой внешний вид. — Я в юности тоже носила вещи своих братьев. И парней. Женская одежда мне не особо нравилась. Она то слишком облегала, то слишком открывала. Не люблю я, когда тело оголено где-либо.
— Я тоже, — остаюсь скованной в проявлении эмоций, оттого выгляжу неловко, в то время как Роббин тепло улыбается, оповестив меня:
— Завтра взвесимся утром, — и оглядывается на порог, мимо которого проходит Дилан. Я кладу в кружки пакетики, недолго обдумывая её слова. Утром выпью литр воды. Или два. Сколько влезет. Тогда проблем не будет при взвешивании.
Слышу, как звонко гремит связка ключей. Роббин берет полотенце, вытирая руки, и шагает к порогу, чтобы переговорить с сыном:
— Ты куда-то собираешься? — тот, наверное, молча кивает, поэтому женщина задает следующий вопрос:
— Куда? — и тут же пропускает недовольный вздох. — Только обещай мне, что…
Дверной хлопок. Я опускаю руки, смотря в спину Роббин, которая медленно мнет пальцами ткань полотенца, тревожным взглядом окидывая свои руки, и оборачивается, медленно возвращаясь к плите, фыркнув с опечаленным видом:
— «Увидимся»… — выключает плиту. — Значит, вечером его не стоит ждать.
Мне нужно поддерживать с ней диалог, чтобы создать впечатление, будто… Будто меня интересует беседа:
— Боитесь, что он наделает глупостей? — я понимаю её волнение.
— Это же мой сын, — женщина обеспокоенно улыбается, начав раскладывать яичницу на тарелки. — Я его хорошо знаю.
Моргаю, взяв в руки полотенце, чтобы занять ладони чем-то:
— Но он настолько разносторонний, — Роббин останавливает свои действия, обратив на меня заинтересованный взгляд, причем, удивленный, и мне приходится объясниться. — В том плане… Он очень умен, — это так, это не ложь. — Не кажется мне глупым, — пожимаю плечами, пытаясь снизить процент тревоги в глазах Роббин. — В большей мере разумным.
— Несостыковка образов, да? — она вдруг смеется, опустив сковородку в раковину. — Он вроде умный, но… — ставит руки на талию, с хмурой задумчивостью подняв глаза в потолок. — Не стоит полностью доверять этой его стороне, — улыбается, кивнув в сторону стола. — Садись кушать.