Хмурюсь, спрятав страх поглубже, и качаю головой, выскочив коридор.
— Твою мать, сядь быстро! — слышу, как что-то с грохотом бьется об пол. Наверное, опять опрокидывает стул. Игнорирую, распахнув входную дверь, и выскакиваю на холодную улицу, поймав взглядом спину отдаляющегося парня:
— Дэниел! — зову, минуя участок. Парень оборачивается с таким же непроницаемым лицом. Дышу паром, встав напротив него, и складываю руки на груди, защищаясь от морозного ветра:
— Прости. За это всё. — Пытаюсь оправдать Роббин: — Мы надеялись, что ему поможет встреча с другом.
— Мы не друзья, — Дэниел набрасывает капюшон на голову, вдруг сощурившись с явным сомнением. — Мы с ним не такие друзья, — видоизменяет свою мысль. — Оказывается.
С сожалением отвожу взгляд, не сдержав вздоха, и опечалено отступаю назад, зная, что мне лучше скорее вернуться в дом, пока нетрезвый тип не устроил там очередной апокалипсис.
— Дам тебе совет, Тея, — Браун вроде сам уже намеревался продолжить идти, но вдруг находит, что сказать напоследок. Словно намекая, что больше не желает иметь с нами дело. Останавливаюсь, взглянув на него через плечо, и вся сжимаюсь от холода, ожидая его слов.
— Не неси чужое дерьмо, — Дэниел сует ладони в карманы кофты, с беспечным видом заявив: — Ты загнешься. Ты слаба. Со своим мусором не разобралась, а уже пытаешься помочь другому.
Моргаю, чувствуя, как глаза покалывает от слез, застывших в рамках опухших век. Смотрим друг на друга. Дэниел отступает назад, хмурясь:
— Ты не справишься, — убедительно высказывает свои мысли. — Хватит это терпеть, — отворачивается, продолжив идти по темной улице. Не провожаю его взглядом. Опускаю глаза, тяжело глотая холодный воздух, прикрываю веки, крепко стиснув пальцами плечи. Пытаюсь успокоить внутреннюю бурю, пока внешняя тормошит локоны волос.
Мэгги говорит, людям проще поддаться негативным эмоциям, сложнее сохранить положительные. Я не должна поддаваться негативу. Отрицательное имеет мощное влияние на адресата, нежели положительное, и нужно уметь отгораживаться и не поддаваться. В чем-то Дэниел прав, но я не считаю, что твои личные трудности или трудности другого выступают поводом для того, чтобы оставить близкого человека. Это далеко не выход из ситуации.
Бежать каждый может. Я больше не хочу сбегать.
Один стул опрокинут. Со стола сброшена посуда. Что-то разбилось, что-то уцелело. Еда, правда, разлетелась по полу. Стою на пороге кухни, опустев душой и сознанием, пока изучаю помещение, понимая, что, несмотря на усталость, нужно убраться здесь до возвращения взрослых. Иначе разгорится очередной скандал, Дилан опять попытается навалять Эркизу, Роббин снова начнет рыдать… Вздыхаю, виском прижавшись к дверному косяку.
Мда уж.
Дилан сидит на моем месте, уложив руки на стол и уткнувшись в них лицом. Подозреваю, он слишком пьян, чтобы разнести всё вокруг. Это хороший знак. Значит, ему не хватит сил трепать мои нервы. Хотя у меня неплохо получается изолироваться в момент наших стычек. Они редки. Но неприятны.
Мягко ступаю по полу. Беру мусорный пакет из ящика, влажную тряпку и присаживаюсь на корточки, принимаясь собирать еду. Жалко продукты переводить.
— Я уберу, — вдруг слышу со стороны стола.
— Я сама, — не поднимаю головы, не обращаю взгляд в сторону парня, который принимает ровное положение, наблюдая за моими руками. — Лучше… ложись спать.
Чувствую, как долго его взгляд упирается в мой затылок. Молчание вовсе не напряженное, но я бы ощущала себя гораздо свободнее, если бы он покинул помещение.
— Не уходи.
Моргаю, оценивая тон его голоса, а только после — сказанное. Прекращаю собирать еду, оглянувшись на Дилана. Не встречаю ответ на свой зрительный контакт. Парень пялится в стол, и мне не прочесть эмоций на его лице. Их просто нет.
— Я не ухожу, — роняю беспечно и продолжаю уборку.
— Ты останешься? — вновь спрашивает ровным тоном.
— Да, — также «бесчувственно» отвечаю, положив не разбитую тарелку на край стола.
Так и продолжаем молча пребывать в одном помещении: он, сверля пустым взглядом стол, и я, ликвидирующая последствия его личного хаоса.
***
Ей поставили какой-то дешевый камень. Серьезно, это ебанное надгробие напоминает мне чертову пластику необработанного мрамора. Серый, неприглядный, он не отражает бледного света, падающего со стороны пасмурного неба. Кусок херни. Вот, что после тебя осталось, Брук. Чертов кусок кривого камня с выцарапанными на поверхности именем и годами жизни. Охуеть, да? Это то, чего ты желала? То, что видела после себя и вместо себя? Пиздец, Реин.
Подношу бутылку к губам, недовольно фыркнув прежде, чем горьковатый алкоголь заливается в рот и ленивыми глотками проскальзывает в глотку. Сморщившись, смотрю на надгробие. Одно из тех одиноких именных плит, что рядами засеивают местное кладбище, затерянное среди хвойных деревьев. Сижу на скамье.
Охуеть.
Мысли практически отсутствуют. Сознание спутано. Только и могу, что ругаться внутри себя, не производя ни единой адекватной реплики в башке. Ничего. Только надгробие. Даже церемонии не было, Брук, слышишь? Это пиздец. Этого ты добивалась? От тебя избавились. Ты позволила им так просто отделаться от тебя. Думаешь, ты заставила кого-то грустить? Только единицы людей страдают по твоей вине. Остальным плевать. Истина, Реин.
Повторю глоток, рука вяло опускается, свисая с колена и еле удерживая пальцами бутылку. Пустым взглядом сверлю плиту и пускаю злой смешок. Они даже не потрудились полное имя выгравировать. Ты не Брук Дафна Реин. Ты никчемная Бр. Д. Реин. Ты никто. Ты стала слепком. Поздравляю, дура, разлагайся с удовольствием, ведь это именно то, чего ты желала.
Внутри разгорается желание раскрошить к черту этот кусок камня, чтобы от тебя ничего не осталось. Даже удается решительно подняться со скамьи, гневно отставив бутылку на плитку. Но мое нетрезвое внимание привлекает небольшой венок из сухой травы, валяющийся сбоку от плиты. Видимо, его сдуло ветром. Скорее всего с другого надгробия.
Готовлюсь раздавить его ногой, как вдруг отмечаю неестественный для травы оттенок голубого, вплетенный венок, и опускаюсь на корточки, поддев пальцами непонятное плетение. Хмурым взглядом изучаю, подношу ближе к лицу. Сухая трава из-за влажности не хрустит, когда сдавливаю её пальцами.
Моргаю, вдруг ощутив странную тревогу, смешанную с необъяснимым ажиотажем. Озираюсь по сторонам и вновь смотрю на венок, до крови раскусив нижнюю губу, правда, это не помогает избежать эмоций, нахлынувших разом на сознание.
Брук плела такие.
Норам был здесь.
***
Как бы я ни старалась проявлять активность и заинтересованность на групповых занятиях, Мэгги остается уместно встревоженной моей пассивностью касательно упражнений, которые другие дети выполняют с особым энтузиазмом, набравшись положительной энергии со стороны психиатра. Была бы рада разделить их позитивный взгляд и воодушевление, только вот всё больше возникает сомнений насчет правдивости того, о чем вещает Мэгги. Нет, безусловно, она раскрывает нам мир с точки зрения положительных аспектов, навязывает иное мнение, но проблема в том, что реальность не меняется вслед за нашей личной. Действительность остается прежней, просто мы смотрим на неё под призмой розовых очков.
Кому-то подобная терапия помогает. Но я чувствую себя незащищенной после таких занятий. Будто вместе с преимущественно равнодушным взглядом теряю и бдительность, помогающую мне сохранить жизнь. Быть позитивным — небезопасно. По-моему, это уже что-то из идеологии О’Брайена. Его паранойя передается воздушно-капельным путем.
Занятие окончено. Некоторые ребята остаются побеседовать с Мэгги наедине. Она всегда отвечает взаимностью, на самом деле, видно, что женщина живет этой работой и не представляет себе существования без помощи другим. Но я лучше пойду. У Роббин есть всего пятнадцать минут, чтобы отвезти меня домой, а иначе придется торчать здесь до полуночи.