— Не переживайте. Показаний свидетелей достаточно для обвинения.
Дыхание перехватывает. В очередной раз. Невольно дергаю руками. Наручники издают противный звон. Эркиз на меня не смотрит, а мужчина одаривает улыбкой:
— Ваш отец обязательно сядет.
Выдыхаю, но как-то без доверия. Постоянно поглядываю на Ричарда, ожидая зрительной поддержки. Но он молчалив. И суров внешне. Меня это пугает.
— Как раз снова откроют его дело. И… — полицейский хочет продолжить, но Эркиз наконец открывает рот, вежливо перебив мужчину:
— Можно я?
— Да, конечно, — указывает на меня ладонью, позволяя доктору продолжить.
Внимательный взгляд примерзает к небритому лицу Ричарда. Он поправляет ворот халата с таким видом, будто тот его душит, приседает на край кровати, ко мне всем телом, и укладывает свой блокнот на колени, ручку втиснув в карман на груди.
— Тея, — начинает, и по тону голоса я всё окончательно понимаю, а потому абстрагируюсь, старательно удерживая эмоции в глотке. Мужчина поднимает на меня тяжелый взгляд, с нежеланием переходя к делу. — Ты содержалась здесь под нашим присмотром. По итогам реабилитации, тебя должны были либо определить в иной отдел для дальнейшего лечения, либо, в наилучшем случае, при согласии обеих сторон, позволить продолжить реабилитацию, проживая в семье опекуна. Но, учитывая ситуацию… — оглядывается на полицейского, скованно дернув пальцами край кожаного блокнота. — Ответственные за тебя врач и социальный работник по правилам обязаны забрать тебя обратно, прервав реабилитацию, — его взгляд примерзает к моей шее, а мой — к его. Мы не смотрим друг другу в глаза, тем самым желая утаить всё то, что чувствуем. — Поскольку твоя жизнь была подвержена опасности. Это повлечет за собой некоторые трудности в дальнейшей работе, — откашливается, запнувшись, и вовсе его глаза перескакивают вниманием в сторону окна. — Вот, как они считают.
И, словно я не понимаю причины, ставит меня перед фактами:
— Твои физические показания не улучшились, — машинным тоном проговаривает. –И ты стреляла в человека.
Глотаю ком, взглядом врезавшись в потолок.
— В качестве обороны, — ободряюще напоминает полицейский.
— Да. Но… — Эркиз теперь имеет возможность смотреть на меня, ведь я предпочитаю сверлить взглядом пустоту над собой, избегая любых раздумий. — Твое личное дело… играет против наших возможностей.
Не слушаю. Всё и так ясно. Я не хочу этого осознавать. Иначе…
Сжимаю прикованную ладонь в кулак.
…сойду с ума.
— Ты вернешься в лечебницу, — голос Эркиза топором рубит грудную клетку.
Я в любом случае, должна была бы вернуться для серьезного осмотра. Только в мои планы входило скорейшее возвращение и переход на второй этап реабилитации. А теперь…
Сдавливаю губы. Никаких эмоций, Тея. Не позволяй себе пасть духом.
Теперь меня отбросит в самое начало.
Ведь мое здоровье ухудшается.
Ведь я стреляла в человека.
— Но не в тюрьму, — полицейский вновь вставляет свое. — Это уже плюс, верно? — и не обращает внимания на недовольный взгляд Ричарда, который качает головой, оставив при себе возмущение, и склоняется ко мне, коснувшись плеча ладонью:
— Тея.
Никаких эмоций. Никаких эмоций.
Сглатываю. Стиснув зубы.
— Ты сильная, так? Ты дала отпор. Если бы ты осталась слабой, ты бы позволила ему забрать себя.
Глаза горят. Першение в глотке вызывает давление.
Никаких эмоций. Никаких эмоций.
— Ты не убила себя, — сжимает мое плечо. -Ты сильный человек.
Никаких эмоций. Никаких эмоций.
Слезы выступают на глазах. Не моргаю, дабы они там и остались и к черту высохли.
Никаких. Эмоций. Это меня убьет.
— Несмотря ни на что, не сдавайся.
Никаких…
Губы заметно задрожали. Рванный вздох сорвался через нос вместе с мычанием. Сжимаю веки. Гребаные слезы растекаются по щекам, призвав меня отвернуть от присутствующих голову.
Слава Богу, Ричард не пытается меня успокоить. Он не акцентирует внимания на моем состоянии. Он просто продолжает говорить со мной:
— Хочешь, я проведу к тебе Роббин и Дилана?
Упоминание этих людей вызывают еще больший всплеск. Я ртом ловлю воздух, чуть запрокинув голову, и пытаюсь вжаться носом в подушку, повернуться набок, но тело не слушается.
— Вообще, — полицейский прерывает Ричарда, — мне выдан указ никого не допускать к пациентке.
Эркиз явно хочет надавить на человечность, но я, сквозь давление в груди, дергаю лицом, отрицательно качнув головой:
— Не надо, — хрипло шепчу, пытаясь зарыться под одеяло, спрятаться от реальности, в который раз раздавившей меня. — Не хочу видеть… — замыкаюсь, подбирая, наверное впервые, самые верные слова, — как им грустно.
Хнычу, чувствуя, как Ричард успокаивающее поглаживает меня по голове, стараясь держаться менее эмоционально:
— Хорошо, — хмурится. — По правде говоря… позволить тебе и Дилану встретиться, было бы ошибкой.
Резко оглядываюсь, красными от слез глазами врезавшись в лицо Эркиза, и с уже открытой тревогой задаю терзающий меня вопрос:
— Что с ним?
Ричард отгоняет показное равнодушие. Он натягивает на лицо сдержанную улыбку, дабы внушить мне положительный настрой и уверить в своих словах:
— С ним всё будет в порядке. Поверь. Теперь он точно будет в порядке.
Мозг дает сбой. С болезненной вспышкой я прихожу в себя и также резко вновь углубляюсь в темноту, утеряв связь с реальностью. Затем снова. И снова. Каждый раз — чертовски пугающий и выматывающий. Будто клетки гребаного серого вещества старательно вспыхивают огнем, помогая мне пробудиться, но быстро тухнут, погружая обратно во мрак.
В конечном итоге, физическая боль становится тем маяком, что помогает мне отыскать выход из паутины бессознательности. Фокусируюсь на ощущениях, полностью отдаюсь им, несмотря на невозможность терпеть. Мычу. Попытка выгнуться, дабы унять боль в животе, — с громким стоном возвращаюсь в былое положение.
Открываю глаза. Темные пятна. Закрываю. Открываю…
Все плывет, переливается серостью. В голове — Ад. Пульсирующий, горящий Ад.
Громко втягиваю кислород носом и разжимаю веки, наконец, сумев разобраться, что меня окружает. Палата. Нетрудно догадаться, когда часто бываешь в этих бледных стенах. Омерзение застревает в ребрах, щекоча внутренний органы. Тошнота. Неестественная обездвиженность.
Не могу пошевелить. Ничем. Даже голову не оторвать от подушки.
Шаги. Эхом разносятся по помещению, врезаются в ушные перепонки, заставив меня скорчиться. Края глаз до сих пор плывут, а потому вижу знакомое лицо женщины расплывчато. Роббин. Напряжение еще сидит в груди, но, благодаря ей, мне удается выдохнуть и прикрыть веки.
— Если ты чувствуешь себя нехорошо, это нормально, — Роббин умеет поддержать. И как её только в медсестры пустили?
Укол в изгиб локтя. Я вяло распахиваю веки, попытавшись чуть наклонить голову. Вижу, как Роббин, отогнув край одеяла, вводит тонкое острию мне в кожу.
— Что это? — ничего не чувствую. Будто всё мое тело — один большой камень. Неподвижный и лишенный способности ощущать что-либо.
— Витамины, — Роббин поправляет капельницу и еще раз проверяет, нормально ли расположена игла. Морщусь, попробовав пошевелиться. И тут же отдает резкая боль в боку, заставившая меня глубоко вдохнуть и осторожно занять былое положение. Дикий дискомфорт моментально рассеивает дымку, и мой взгляд беспорядочно цепляется за лицо женщины, с мраморным выражением фиксирующей что-то на табличке над кроватью.
— Где Тея? — мой голос прорезается. Но ясность ума вдруг меркнет. Странное тягущее тепло расползается под кожей, замедляя мое дыхание.
— Тише, — Роббин держится равнодушно, что настораживает, но не отступаю, продолжив выпытывать из неё информацию.
Она выстрелила в себя. Эта дура пустила пулю в свое бедро. Они оказали ей помощь? Она же херова слабачка! Для неё гребаная простуда — болезнь смертельная!
— Мы были д-дома, — пытаюсь вспомнить и хочу чуть приподняться на локти, но руки не сгибаются. Что-то крепко держит их в одном месте, но я виню в этом неспособность свободно двигаться.