— Дилан, лежи, — мать давит мне на плечи, заставив опустить голову на подушку, и заглядывает в глаза. — Всё хорошо, — я слышу, как звучит её голос, вижу, как она смотрит на меня. И потому мгновенно осознаю, что что-то не так.
Дергаю рукой. Одной. Затем второй. Намерен согнуть ноги в коленях, опереться ладонями на кровать, занять другое положение, но продолжаю лежать пластом. Пялюсь в потолок.
Затем на Роббин. Та почему-то отходит на шаг от кровати, с хмурой печалью уставившись в ответ.
— Что происходит? — обескуражено шевелю губами, не мигая, не выражая иных эмоций, только шок.
Игнорирую боль, повторив попытку дернуть руки. Что-то крепко сдавливает запястья. Догадки. Но я отказываюсь верить.
Секундная агрессия внезапно затихает. Мышцы словно растекаются, теряя напряжение. Мои старания выдернуть руки из хватки кожаных ремней больше не так резки и наполнены яростью. Я уверен, меня приковали к чертовой кровати! Прикончу всех этих уродов. Это совершенно не смешно.
В конце концов, под молчаливым наблюдением Роббин, я врезаюсь затылком в подушку, глубоко дыша ртом и смотря в потолок с легким прищуром, ведь даже глаза наливаются пульсирующей болью и нежеланием видеть этот бледный свет.
Я засыпаю?
— Что ты мне вводишь? — паника затихает. Остаются отдаленным эхом стучать отголоски гнева. Сердце размеренно бьется. И такое спокойствие меня пугает.
— Что ты делаешь? — веки слипаются. Роббин сдержанно вздыхает, нервно переплетая пальцы своих ладоней. Не могу сфокусировать взгляд. Силуэт женщины то и делает, что расплывается, лишь на секунду обретая четкость.
С дрожью в мускулах лица удается нахмуриться:
— Где Тея? — еле шевелится язык.
Что за херню мне вводят — в мыслях вопрос звучит с интонацией утверждения.
Не могу видеть, но чувствую, как холодная ладонь Роббин ложится на мой горячий лоб. Она нервничает. Пальцы влажные. Прикрываю глаза. Могу только дышать.
— О ней позаботятся, — её голос звучит эхом, я хватаюсь за него, как за единственное, что может удержать меня в здравом уме. -Эркиз хочет добиться разрешения перевести Тею в лечебницу, которой руководит его знакомый, — голос тише. — Чтобы с ней уж точно ничего не приключилось.
— О чем ты? — мой разум не сразу анализирует информацию, так что реагирую с опозданием и не так яростно, как хотелось бы. — Что ты несешь? — тон ровный, сбивающийся на шепот.
Попытка дернуть руки — Роббин давит на мои локти:
— Ты сейчас сделаешь себе хуже.
— Роббин. Что это? — я должен кричать, но голос ниже и тише. — Развяжи. Немедленно! — удается рявкнуть, но толку — ноль. Это тупо лишает меня сил.
— Тея отправится обратно, — Роббин не смотрит мне в глаза, сквозь пелену размытости я могу разглядеть в её взгляде скорбь, но женщина внешне не выдает эмоций. — Мы не можем никак повлиять, — и, будто боясь, что я опять попытаюсь закричать на неё, тараторит: — Но я пообещала ей, что… тебе будет оказана помощь, так что…
— Отцепи эту херню! — агрессия вмиг расползается по организму, воспламеняет его и дарует силы для борьбы. Резкими рывками пытаюсь избавиться от ремней на руках и ногах. Роббин отходит от кровати, смиренно и ровно, даже строго продолжая:
— Ты будешь проходить курс лечения от зависимости, — и на том ставит точку, отвернувшись, чтобы выйти из палаты и не видеть меня таким… умалишенным.
— Стой! Блять, ты совсем рехнулась?! — кричу, но лекарство начинает действовать с новой силой, покрывая рассудок туманом. — Ты не имеешь права! — последняя возможность ругнуться в спину Роббин. Женщина подходит к двери. Мое бессилие порождает отвратительные эмоции на лице. Морщусь, осознавая, насколько слабость окутывает меня, и упираюсь макушкой в подушку, чуть запрокинув голову:
— Мама.
Пытаюсь смотреть на неё, но в глазах вновь пляшут темные пятна. Женщина останавливается напротив двери.
Мычу, заерзав плечами, дабы отогнать вялость, распространяющуюся по телу:
— Мам. Пожалуйста.
Роббин не оборачивается. Стоит ко мне спиной. Не могу понять, насколько сильно она напряжена и что на самом деле чувствует в данный момент. Она сбегает. Открывает дверь, выходит в коридор и оставляет меня одного, утаив свои эмоции.
Сдавливаю мокрые веки, сквозь зубы процедив:
— Черт возьми.
Издаю противный стон, завершением которого становится не менее отвратительный всхлип. Лежу. Слабость. Не чувствую пальцев.
Контроль. Я должен контролировать ситуацию
Но не могу даже контролировать тело
Всё это происходит. Всё это правда происходит.
Больше не раскрываю век, ведь вижу одно огромное черное пятно, затмившее бледный свет.
И через мгновение сопротивления мой рассудок истрачивает себя.
***
Я не верила людям. Полагала, им всем поистине плевать на меня, на мое выздоровление, а их главной целью было — получить за работу со мной деньги. А помогут они мне или нет — дело, не стоящее лишнего внимания. Мною долгие годы правила ненависть к лицемерию, которое я видела в каждом человеке, работающем со мной. Их улыбки и слова, сквозящие наигранностью. Они окружали меня — гребаный маскарад из лживости. И нет ничего удивительного в том, что я не верила и тем людям, кто действительно был заинтересован во мне.
Сижу в инвалидном кресле. Нет, ходить с костылем я могу, но тело слишком истощено, поэтому медсестра помогла мне одеться, медбрат посадил в кресло и вместе с полицейским и Эркизом спустил на парковку больницы. Мы молчали по пути к лифту, молчали в лифте, молчали, выходя на улицу. Такую же приятно серую и пасмурную. В воздухе стоят знакомые ароматы, так полюбившиеся мне своей тоскливостью. Хвоя, океан, дождь. Небо мятое, выглядит грязным и висит слишком низко, или мне так кажется? Смотрю вверх, пока медбрат везет меня к припаркованной машине. Пытаюсь запомнить всё детально, чтобы рисовать картинку одинокими ночами в своей голове.
Там, куда я отправляюсь, небо другое.
Опускаю голову. Рассматриваю знакомую иномарку, рядом с которой крутится инспектор. Плохо помню эту женщину. Она показалась мне крайне нервной и раздражала постоянной болтовней. Рядом с ней стоит мой соцработник. Женщина, которую я знаю с самого прибытия в лечебницу. Уже много лет. И к которой относилась, мягко говоря, недоверительно.
Но теперь я понимаю, что она — один из тех людей, кто пытается мне помочь.
Она прошла со мной через многое, терпела дерьмовое отношение, которым я одаривала её. И она вновь здесь. Как константа. При виде которой я могу расслабиться. И не испытывать такой сильный страх.
— Привет, — женщина в бежевом пиджаке и темных брюках поправляет локон светлых волос. Широко улыбается, но улыбка все-таки отдает печалью. — Давно не виделись, — наклоняется, чтобы осторожно приобнять меня за плечи, ведь знает, как нехорошо я реагирую на телесный контакт. — Ты выглядишь гораздо лучше, — выпрямляется, заглядывая своими голубыми глазами в мои. И, наверное, поражаясь тому, что я не проявляю негатив по отношению к ней. Даже во взгляде.
Смотрит на меня с каким-то пониманием. Сочувствием. Словно она сама не рассчитывала забить меня отсюда с целью возвращения в лечебницу.
Остаюсь внешне спокойной и собранной. Киваю в знак приветствия, чем сильнее тревожу соцработницу, но она не успевает уточнить, как я себя чувствую, ведь к ней подходит Эркиз, откашлявшись для привлечения внимания:
— Извините, миссис Уитокем?
Женщина встает прямо, подтянув вниз края пиджака, и с широкой улыбкой протягивает доктору ладонь, пока инспектор нервно покуривает в стороне, не желая участвовать в происходящем. Насколько я знаю, она здесь лишь для того, чтобы зафиксировать и подтвердить подписью факт моего отъезда обратно.
— Я доктор Эркиз, — Ричард пожимает её ладонь.
Смотрю в асфальт, фильтруя мысли. Ладони сцепляю на коленях, накрытых пледом. Ни о чем не думаю, понимая, что эмоции не помогут. Как бы сильно меня не терзало внутреннее страдание, оно никак не повлияет на действительность.