Быстро перебираю ногами, натянув ремень рюкзака через плечо. Взволнованно поправляю пряди густых темных волос, которые, из-за влажности, самостоятельно завиваются, ложась на плечи. Миную калитку, заросшую диким виноградом. Роббин совсем не занимается садом. Ничего. Теперь уж я возьму всё в свои руки.
Дыхание сбивается подстать сердечному ритму. Так необычно. Я не переживала настолько сильно в тот день, когда мне, спустя четыре года, за успехи в лечении и хорошее поведение, разрешили на три дня покинуть больницу вместе с Кэндой. Она даже не спрашивала, чем я хотела бы заняться. Когда женщина посадила меня в машину, она просто сказала: «Так уж и быть, проведем в дороге часов семнадцать», — и отвезла меня в Северный Порт. В дом Эркиза.
Я, конечно, поддерживала общение с Роббин, но письма удавалось получать раз в полгода. Особенно первые пару лет, когда меня вновь перевели в отдел серьезного присмотра. Слава Богу, после суда Уитокем добилась моего перевода. В больнице, в которой заправлял мистер Боу, и правда «жилось» легче.
Поднимаюсь на крыльцо, встав напротив двери, и начинаю поправлять одежду: неловко, но все вещи, которые у меня имеются, либо куплены Кэндой, либо переданы от Роббин. Вот и сейчас стою в зауженных черных джинсах (их отдала мне Кэнда), распахнутой клетчатой рубашке (привет Дилан из восьмого класса) и белой майке (опять-таки доставшейся мне бесплатно от кузины Кэнды). Топчусь. Нервно дергаю ткань одежды. Оглядываюсь на Уитокем, которая выбирается из салона, прижимая к уху телефон. Наверное, сообщает Боу, что мы добрались.
Интересно, когда уже этот мужчина поймет, что Кэнда вцепилась в него мертвой хваткой? Мне было бы страшно…
Вновь смотрю на дверь. Глубокий вдох — подношу ладонь к кнопке звонка. Выдох — давлю. И отступаю назад, стиснув ремень рюкзака пальцами. За дверью раздается звонкий перелив сигналов. Слышу топот ног. И не сдерживаю улыбку, когда за шагами раздается знакомое: «А ну всем застыть!»
Роббин Эркиз, запыхавшаяся, распахивает передо мной дверь, врезавшись широко распахнутым взглядом в лицо. Молчит. Я по-прежнему улыбаюсь, чуть морщась и вжимая голову в плечи, якобы ощущая вину за неожиданный приезд. На ней домашняя широкая футболка с логотипом какой-то бейсбольной команды, спальные штаны в клетку, волосы собраны в неаккуратный пучок. Женщина упирается руками в бока, в одной из ладоней сдавив влажную тряпку:
— Уже? — цедит сквозь ухмылку, а я не выдерживаю, с таким же писклявым мычанием бросившись её обнимать. Хотя последний раз мы виделись два месяца назад, но в этот раз всё воспринимается иначе.
Ведь я приехала, чтобы остаться.
— Ты будто не рада, — выбираюсь из объятий женщины, которая закатывает глаза, хлопнув тряпкой мне по пятой точке:
— Я вообще-то запланировала на сегодня грандиозную уборку, а на завтра королевский ужин, а вы, блин, — переводит негодующий взгляд на поднявшуюся к нам Кэнду, — как обычно.
Уитокем косится на меня, убрав телефон в сумку:
— У неё с начала недели шило в одном месте.
— Понятное дело, — хмыкает Роббин, и я вновь мычу под нос, крепко стиснув её шею руками. Женщина, наконец, смягчается, прижавшись ко мне щекой:
— Я очень рада, — поднимаю глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. — Наконец-то никаких инспекторов, — шепчет с раздражением.
За спиной Роббин вновь раздается неугомонный топот босых ног. Я выглядываю из-за плеча женщины, поприветствовав двойняшек Рэнди и Ралли. Представляю, какой шок испытала Роббин, узнав, что у неё будет не один пупс, а целых два. А Эркиз так вообще чуть в эмоциональный запой не ушел.
Эти два чертика ничем не уступают Дилану. Такие же активные, эмоциональные, громкие и непослушные. Роббин пришлось оставить работу, чтобы полностью отдаться воспитанию этих неугомонных зверей, которым с самых ранних лет все и обо всем нужно было знать. Потребность в изучении мира напоминает Дилана. Двойняшкам с такой же простотой дается практически всё, за что они берутся. Легкомысленные, правда, слишком. Быстро забрасывают кружки и секции.
Двум пылким брюнетам уже по девять лет.
— Уроки сделали? — пугающе ровным тоном интересуется Роббин.
Дети переводят на неё взгляды, одновременно качнув головой.
— А чего тогда встали?
Сурово. Дети надувают щеки, но мать слушают, уносясь обратно в гостиную. Первое время я еще интересовала их с точки зрения незнакомого человека, но постепенно они ко мне привыкли. И даже… немного недолюбливают, как мне кажется, ведь Рэнди нравится спать в комнате Дилана, когда тот возвращается. Для него старший брат — эталон крутости. Поэтому, когда тот возвращается домой, мальчишка не отлипает от него, утопая во внимании. Но если приезжаю я… То ребенок во всю негодует из-за того, что О’Брайен тратит время не на него, а на какую-то «тетю».
— А где Дилан? — прохожу в коридор за Кэнда, а Роббин закрывает дверь:
— Я с полной уверенностью заявила ему, что ты приедешь седьмого июля, поэтому он перенес свой отгул на завтра, а занимается сегодня.
— У него практика уже началась? — мне казалось, на следующей неделе.
— Да, — Роббин спешит на кухню, где у неё кипит суп. — И это жуть, — дает оценку тому, какой из её старшего сына преподаватель. — Это надо видеть. Один тиран-тренер был, стало два, — шутит, принявшись мешать варево в кастрюле половником. — Иногда в глазах двоится.
Кэнда устало плюхается на стул, вытянув ноги. Долгие часы в дороге её крайне выматывают. Я подхожу к столу, поставив рюкзак на край, и расстёгиваю молнию, решая выложить сладкое, которое купили в здешнем магазине. Чтобы задобрить двойняшек, а то порой я их боюсь.
— Мне нравится смотреть на него, когда он на поле, — мне посчастливилось лишь один раз попасть на матч. Дилан уже тогда часто зависал с тренером, помогая тому после аварии тренировать команду. За эти годы они достаточно сблизились. Это здорово. О’Брайен отрицает, но мне кажется, отчасти Мартин выступает для него в роли отца.
Но это лишь мои предположения.
— А меня это пугает, — Кэнда устало выдыхает в потолок, припоминая Дилана на поле.
Орать двойняшки начинают еще в прихожей, поэтому их явление на кухню никого не заставляет поседеть: Ралли чуть не сносит стул, убегая от брата, который кричит что-то про испорченную тетрадь, грозя треснуть ею же сестру.
— Прекратите носиться! — Роббин командным тоном оглушает присутствующих, и дети, разбежавшись по обе стороны стола, хватают из моего пакета шоколадные конфеты, после чего несутся прочь, обратно в гостиную. Видимо, крик — это обманный маневр. Их истинной целью было взять сладости. Привыкли, что я приношу их.
Завязываю пакет, обратив внимание на подоконник, забитый маленькими горшочками с мелкими стеблями:
— Это ростки с моего цветка? — удивляюсь.
— Да, — Роббин оглядывается. — Он сильно разрастается. Надо уже высадить на улице, — с намеком косится на меня. — Я ждала, когда ты вернешься окончательно. Чтобы ты это сделала. Мне кажется, это символично.
— Очень, — хмыкаю. Роббин вытирает ладони о тряпку, встав рядом со мной:
— Это все твои вещи? — изучает содержимое рюкзака. — Ты будто на день приезжаешь.
Я не отрываю взгляда от экрана телефона, взволновано тараторя:
— У меня их накопилось немного.
Роббин вздергивает бровь, уставившись на меня, как и Кэнда, подперевшая щеку ладонью и устало зевнувшая. Переминаюсь с ноги на ногу. Взгляд бросаю то на одну женщину, то на вторую, и в итоге Роббин сдается:
— Ладно, езжай, — махнула рукой в сторону окна, а я практически подскакиваю от бушующих эмоций:
— Я быстро, — хватаю Роббин за плечо, поклявшись. — А потом помогу прибраться, — и автоматически срывается с языка в адрес Кэнды: — Я могу ведь поехать?
Женщина даже немного побледнела, не сразу отреагировав на мой вопрос:
— Ты больше не должна спрашивать моего разрешения, — напоминает, а внутри меня что-то приятно копошится. Нервишки щекоткой терзают легкие.
— Иди уже, — Роббин подгоняет меня, убрав конфеты на самую верхнюю полку шкафа. Правда, думаю, эти умные двойняшки, если захотят, соорудят себе ступеньки из кухонной утвари.