Но были и те, чья семейная жизнь оборвалась не по вине родителей. Джейкоб попал сюда после несчастного случая. Крупная автокатастрофа, произошедшая восемь лет назад, унесла жизни самых дорогих ему людей. В тот день за чертой северного Йорка снег валил непроглядной стеной, а колёса автомобиля чудом не сходили с трассы. Но чудо, как ему и полагается, было недолгим. Кроме оглушающего металлического скрежета, предсмертных хрипов и сирены спасательных служб Джейкоб не помнил, наверное, ничего. Он толком и не помнит своих родителей. Единственным напоминанием о них служит прямоугольное зеркало в ванной комнате, откуда на него смотрят два лица из одного. Джейкоб постоянно отшучивается, когда ему задают вопросы насчёт прошлого. Так юмор и стал частью его характера – он стал шрамом, под которым скрывается боль.
Ростом он едва дотягивает до моего подбородка, он тощий и не скрывает этого, постоянно одеваясь в короткую одежду. Лишь холодными летними ночами, какие бывают в начале июня, его можно застать в светлых джинсах, а не в шортах. Он красит волосы в ярко-рыжий, из-за чего больши похож на осенний лист. К слову, такой цвет совсем ему не к лицу: быстро отрастающие корни, как и тёмные брови, портят весь образ. Его настоящий цвет схож с моим – оттенок горького шоколада. Сейчас его карие глаза горят жизнью, и Джейкобу никогда не сидится на месте. Этот карлик носился по всему детскому дому, то подшучивая над парнями, то заглядывая под юбки девочкам. Такое поведение возмутительно, но… он всего лишь ребёнок. Конечно, ничего плохого в свои тринадцать Джейкоб натворить не сможет, в отличие от Билли.
Но я совсем не интересовалась Люком. Я совсем его не знаю. Не знаю, чем он любит заниматься, с кем общается, не знаю ничего, кроме имени и неприглядной внешности.
Как только я выхожу из автобуса, передо мной вырастают высокие, состоящие из переплетённых прутьев ворота, за которыми виднеется главный корпус. Над забором колышутся нависшие кроны, под которыми мы с ребятами в своё время прятались и от солнца, и от ливней. Да, с тех пор фруктовый сад успел разрастись в настоящий парк, и теперь после каждого порыва ветра я слышу, как маленькие, ещё не созревшие яблочки падают на землю. Душистый аромат высаженных здесь лилий обволакивает меня с ног до головы, стоит только сделать шаг. Он впитывается в кожу, одежду, распущенные волосы. Долины, которые, однако, ограничиваются холмами, отсюда виднеются как на ладони и завораживают своим простором. Я чувствую как природа и я воссоединяемся. Никакого транспорта, никаких разговоров. Собор остаётся совсем далеко, и талантливого хора, исполняющего молебны, как и колокольного звона, тут не услышишь. Одно только журчание близкой речушки Ривер Фосс, мелодичный стрекот цикад и шелест листьев.
Даже во дворе детского дома всё так же немноголюдно: всего две машины, одна из которых принадлежит моей любимой бабуле. Первая – красная, немного выцветшая, но всё ещё красивая крошка, на которой бабушка разъезжает за продуктами по Хантингтону. Глядя на неё, я как будто слышу раздражающий рёв старого мотора. Вторую машину, более дорогую и, судя по виду, совсем новую, я вижу впервые. Подойдя ближе, я замечаю и сидящих в салоне владельцев. Наверное, они подъехали, чтобы обзавестись новым членом семьи. Ну-ну. Не они первые, не они последние. Некоторым из нас нужно ошибаться до тех пор, пока урок не будет выучен.
Я встряхиваю головой и решительно двигаюсь в сторону почтового ящика. Скинув рюкзак со спины, я шмыгаю рукой под молнию. Долго искать свёрнутый конверт не приходится: я специально положила его сверху. Письмо летит в почтовый ящик, и уже через секунду глухо приземляется на дно. «Ты собственноручно запускаешь механизм, который уничтожит остатки чьей-то жизни», – диктует внутренний голос.
Несмотря на жару, мои коленки дрожат. В последний раз глубоко вдохнув, я решительно направляюсь к крыльцу. Тонкая извилистая дорожка ведёт меня к главному входу, где меня уже ждёт широко улыбающаяся бабуля. Она одета в серую юбку с белой блузкой, а на плечах лежит прозрачная накидка бордового цвета.
Когда я начинаю подходить ближе, из машины выходит мужчина. Глаза бабушки разбегаются: они смотрят то на гостя, то на меня. Но я махаю рукой в сторону автомобиля. Бабушка, приняв мой одобряющий жест, подходит к нему, и в ту секунду оттуда выходит женщина. Бабушка начинает здороваться и, как мне кажется, она давно знакома с этой парой: тёплые объятия с женщиной и поцелуй тыльной стороны ладони от мужчины наводят меня на эту мысль.
До этого я не встречала мужчин, способных на проявление истинных английских манер. Все парни, которые окружали меня, были бестактными, необразованными и не имели и капли уважения к женщинам. Кто знает, может, джентльмены – всё же не выдумка писателей-романтиков. Незнакомец, который так тепло и нежно поздоровался с моей бабушкой, выглядит статно: белоснежная рубашка идеально выглажена, и все до единой пуговицы застёгнуты; серый пиджак перекинут через левую руку; классические туфли местами покрыты уличной пылью, но она нисколько не портит их вид – даже наоборот, делает его более естественным. Его волосы уже седые, но лицо остаётся подтянутым, только с большим трудом я могу разглядеть морщины.