Открываем Великую Книгу заново. Вы добрый и милосердный человек, вы идёте к соседу и за восемь овец выкупаете у него калеку вместе с семьёй. Да, это обуза, но дочь прикованного к постели отца оказывается гениальной прядильщицей, а чистейшие воды ручья способствуют появлению в вашей деревне отличной нити, и вы неожиданно для всех и себя богатеете на овечьей шерсти.
Сверху же имеющие крылья ангелы видят, как существо, приняв для себя решение, полностью вернуло поток энергии, принадлежащей Богу. Богу, который перенаправил его обратно, увеличив семикратно интенсивность энергии. Ну а вам в следующем воплощении как более высокому потенциалу уготована роль священника, ведь понятие милосердия вам, как уже видно, не чуждо.
Но Великую Книгу можно листать и задом наперёд. Попробуем? Открываем – вы склонились над крестьянином, он стонет от боли, пронзающей всё его тело при малейшей попытке пошевелиться.
– Ты слышишь меня? – спрашиваете вы.
Бедняга моргает глазами, значит, слышит.
– Тебя стоило бы бросить здесь на съедение собакам, но я благородный человек, хотя тебе этого и не понять.
Вы вынимаете нож и всаживаете ему в грудь удар милосердия. Вздох облегчения, всё кончено. Вы цепляете верёвку к седлу, привязываете труп за ноги и, оттащив его к ручью, сбрасываете в воду. Вы взяли себе принадлежащее Богу. Посмотрите в воды ручья – вы стоите выше Создателя, только вверх ногами. Ваш сосуд не предназначен для такого количества энергии, вас разорвёт буквально завтра, когда нанятые соседом-феодалом дикари сожгут вашу деревню, а вы, схватив нож с неостывшей на нём кровью несчастного и бросившись на толпу наёмников, будете насажены на вилы. И с большой долей вероятности следующее воплощение вы встретите ребёнком с врождённым параличом ног.
Захлопнув Великую Книгу, задайтесь вопросом, кто же придумал мизерикордию? Ответ поможет в написании новых страниц с вашим Именем.
Океан
1
Я спал. Я все ещё спал, когда ночной воздух наполнился свистом первых стрел, превращающих походные шатры и спины тех, кто в них находился, в решето. Я продолжал спать даже тогда, когда ржание раненых лошадей перешло в хрип агонии умирающих животных, а крики людей наполнили ужасом весь лагерь. Нападение было подготовлено по всем правилам военного искусства: лучники били с трёх сторон по секторам, оставив свободным проход к лесу, где стрелы были бесполезны, но там, в черноте листвы, уже ждали своего часа лёгкие копьеносцы. Меня разбудил капрал, громила по прозвищу Малыш, подкошенный дюжиной стрел, рухнул на меня всем своим весом, и я, толком не проснувшись, потерял сознание.
Малыш спас меня. Его недолюбливали за чрезмерную придирчивость к новобранцам, злой язык и невыносимую потливость, но в бою он был первым в самой гуще, и его огромный цвайхендер разгонял пехоту врага, как галерное весло мальков на мелководье. Кровь капрала залила моё лицо, и копьеносец просто прошёл мимо, приняв меня за мёртвого. Перешагнув, он отправился на стон раненого и, не обращая внимания на мольбы о пощаде, безразлично проткнул копьём горло бедняги. Здесь, в лагере, стало мертвяще тихо, только в глубине лесной чащи ещё слышались обрывки редких стычек – бойня заканчивалась.
Я очнулся к полудню, солнце успело запечь кровь Малыша на моих глазах, и я с трудом разодрал веки. Свет ослепил, раздавил, разорвал всё внутри, я не смог сделать вдох – вот уже несколько часов мертвец лежал на мне, придавливая железным нагрудником мой хребет к Хребту Незыблемых Гор. С капралом пришлось повозиться около четверти часа, убиенный хоть и перестал вонять, но изрядно прибавил в весе, и всякая попытка избавиться от него каждый раз приводила к резкой боли в грудине – похоже, Малыш всё-таки сломал мне пару рёбер. Поднявшись на ноги, я оглядел то, что вчера вечером было хорошо организованным лагерем Летучих Уланов. Триста всадников, ставших на ночлег на своей земле, как оказалось, повели себя беспечно. Все они, кроме одного, погибли. Большинство встретило смерть во сне – снятые доспехи лежали подле окровавленных тел, напоминающих морских ежей, ощетинившихся тёмными иглами-стрелами. Многие эоны лет назад здесь, на месте Незыблемых, был Великий Океан, и мне казалось сейчас, что вся толща вод его давит на посмевшего спуститься и попрать дно ногою недостойного. Океан говорил – я не понимал, Океан подсказывал – я не находил, не находил в себе ни жалости к погибшим товарищам, ни страха за собственную жизнь, ни оружия. Да, оружие – вот то, что было в этой давящей мысли, что злило, раздражало и было так необходимо. Энсиноорцы собрали всё. Я бродил по дну Океана битых два или три часа, голыми руками переворачивая морских ежей, но так ничего и не нашёл. Лес, до этой минуты притихший, начал наполняться едва различимыми звуками. Оставаться в лагере стало небезопасно и я, прихватив несколько стрел, развернулся в сторону Энсиноора – путь домой был отрезан.