Я не знал эту местность. Солнце начинало подкатываться к вершинам Незыблемых, и я рисковал встретить ночь на открытом плато, единственным украшением которого были редкие проплешины сухого, колючего кустарника. Через некоторое время земля под ногами сменила жёлтый оттенок на красный, горы приближались ко мне медленнее закатного часа, жажда, давно обосновавшаяся во рту, горячей змеёй заползала в горло, каждый вдох пробегал по рёбрам неумелыми пальцами начинающего струнника, а выдох выносил наружу кровь с липкой, наполненной песчинками, слюной. Я остановился, готовый упасть в бурую пыль прямо здесь, когда сзади раздался отчётливый вздох лошади… Отчаяние, нет, обида вспыхнула во мне, обида на Океан за его молчание, ведь я все ещё на дне, в его стихии, и надеялся на подсказки. Собранные стрелы я заткнул за пояс на спине, тот, кто был сзади, видел их, мне осталось только повернуться лицом к судьбе и принять её с достоинством. Передо мной стоял конь, наш, эрриорский скакун без всадника, он был ранен. В его шее торчали две стрелы, ещё две попали в левую ногу, одна повисла на ухе, пробив его насквозь. Конь фыркнул и ткнулся мордой в моё плечо, признав своего, а я обнял его за шею, и слёзы наконец-то стали наполнять высохший Океан.
К луке седла был пристегнут арбалет, в походной сумке нашлось два арбалетных болта и фляга с водой, её хватило промыть раны от стрел моего спасителя и вытащить змею из моего горла.
– Океан, я люблю тебя, – сказал я Океану и посмотрел на коня. Вот и имя для моего нежданного спутника!
Эта порода лошадей для пастбищ выбирает шелковистые ковры разнотравий в речных долинах благословенного Эрриора и имеет весёлый нрав, выносливость мула и преданность первому хозяину. Океан не забыл того, кого носил на себе, но приняв новое имя, принял и меня в седло. Я благодарно чмокнул конскую шею, но, едва тронувшись, он тут же упал на подкосившиеся ноги. Раненый конь не мог нести и собственного веса, не говоря уже о седоке. Я опустился в бурую пыль подле него в отчаянии и бессилии и вдруг увидел чудо: в трёх шагах от нас, в расщелине, рос Незрим-Цвет, низкорослый краснолистный кустарник, заметить который сидя верхом невозможно. Листы Незрима имеют мясистую структуру и очень питательны. В походах встретить это растение было большой удачей – одного листа хватало для утоления голода взрослого мужчины на два дня. Не поднимаясь с земли, боясь спугнуть подарок судьбы, я подполз к кустарнику, но рука моя остановилась на полпути – всего один листок кормил само растение, и сорвать его означало убить Незрим-Цвет. Секунду спустя губы мои, прошептав извинения, отщипнули половинку спасительной мякоти, вторую же половину мгновенно проглотил Океан, и он понёс меня неторопливою волной к берегу, к Незыблемым Горам.
Через час пути мы приблизились к подножию гор, солнце опустилось за основную гряду, и чёрная тень, давно ползущая нам навстречу открытой пастью, наконец-то поглотила свою жертву. Чуть правее, в скалах, виднелся проход, сквозь который последние лучи светила вырывались на равнину, подобно свету маяка, застывшего на картине. Океан повернул к свету, но, не доехав до расщелины с полсотни шагов, встал как вкопанный. Проход между скал обрамляли камни высотой около двадцати локтей в форме сложенных ладоней молящегося. В центре прохода, под ладонями, стоял человек, через которого проходили лучи исчезающего солнца. Я зажмурился, пытаясь разглядеть его, но, ослеплённый, просто закрыл глаза и наощупь отстегнул от седла арбалет. Фигура в проходе не шевелилась, я свободно зарядил оружие и, все ещё прищуриваясь, направил его на незнакомца.
– Кто ты? – крикнул я срывающимся голосом.
– Учитель, – ответила фигура прямо в моей голове.
– Чей? – выдохнул я почти шёпотом и, уже зная ответ, услышал: «Твой».