В тех местах я был искушаем талантами. Первый муж виртуозно владел мечом, равных ему по силе и искусству в сражениях не находилось. Гордыня подняла голову и крепко удерживалась на могучих плечах, пока клинок в женской руке не скинул её под покровом сладострастной ночи.
Второй муж был слаб телом, но велик умом и остёр на язык. Талант складывать буквы в слова ранил не хуже меча, а порой приносил и больший урон, ибо резал не тела, а души. Гордыня обрела крылья и могла бы взлететь, но один философ с большим клювом подрезал их своей эпиграммой, и я покидал мир дряхлым, никому не нужным безумцем.
Третья жена явила собой совершенство тела, под властью которого было любое движение и изгиб, тело, о котором мечтали скульпторы и художники, тело, которое вызывало желание и разрушало сердца. Гордыня прикрыла восхитительный образ накидкой надменности, но она были полупрозрачна – не лишать же вожделенных их мечты. Кровавыми цветами украсил тот пеньюар обезумевший поклонник, с ножом проникший в покои молодой женщины.
Четвертая жена была лишена соблазнительных форм и миловидной внешности, но обладала отточенным, как меч, умом и совершенным, как женское тело, словом. Её логика походила на шахматную партию, а речь отличалась изяществом и многозначительностью. Гордыня заняла вершину её мира, с ней закончилось моё последнее воплощение там…
Бог был здесь. Сидя на листке, Он беседовал с Учеником, готовя его к Переходу. Мне не хотелось мешать им, но ящерка повернулась в мою сторону, и я услышал:
– Зеркало перед тобой, не убоишься ли взглянуть.
– Зеркало, – прошептал я, вглядываясь в звёздное небо, и тут же догадался. Треугольное созвездие, небесная троица, – это и есть Зеркало, только смотреть надо третьим глазом. Я со-настроил тело разума с тремя точками в небе и переместил туда третий глаз. Отражение показало семь оболочек моей сути, окрашенных разноцветной аурой их состояний. От нижнего тела к высшему поднимался тонкий чёрный стебель, пустивший споры на трёх первых телах и направлявшийся к буддхи. Корень гордыни.
– Господи, так глубоко! – подумал я, и споры на эфире вытянулись ещё дальше.
– Этот корень оставить тебе здесь, на равнинных камнях, и перейти Гряду? Или корень оставит тебя здесь на четыре жизни.
Ящерица закончила с нами обоими и юркнула по ветвям в листву. Я устал держать третий глаз открытым, зеркало рассыпалось по небу мириадами звёзд, и надо мной осталась только рамка из трёх светил. Когда Бог говорил мне в ухо, я всё прекрасно осознавал, но вот Бог, не прекращая разговора, сделал шаг назад, и я становлюсь беспомощным ребёнком, а Он, как всякий родитель, хочет, чтобы я сделал шаг к нему и научился ходить сам.
Я, как Учитель, учил ходить Ученика через Покаяние и Прощение, стало быть, это и мой Путь, ибо внизу, как и наверху.
– Ищи зерно, из которого потянулся росток, – подсказала из листвы ящерка.
Теперь ментал был синхронизирован с Библиотекой Памяти, и губы мои зашептали:
– Нормандский рыцарь окружил себя
Телами свиты короля.
Меч, окровавленный, в руках,
Пред ним униженный монарх.
Недоумённо ищет он
Защиты, только слабый стон
Ещё живых в ответ ему:
«Изволь, король, принять судьбу».
За господином юный паж,
Двенадцать вёсен – весь багаж!
Нормандец смотрит на него —
Живым оставлю одного…
«Возьми страну, жену, коня!
Молю, в живых оставь меня!»
И вот вчерашний царь и бог
Целует рыцарский сапог.
«Чего не просишь за себя?
Нет ни жены и ни коня?» —
Смеётся рыцарь над слугой,
Но слышит разговор другой.
«Коль жизнь нужна – бери мою,
Оставь надежду королю.
Жены не трогай и коня,
Взамен всему возьми меня».
Нормандец поднимает меч.
«По-твоему быть, прекрасна речь!
В грязи корона короля.
Беру, храбрец, к себе тебя».
Вот где гордыня начала рост, вот где талант воителя был замещён стезей вершителя. Я нормандец, разграбивший оставшуюся без правителя страну, предавший огню и мечу города, потерял самый дорогой приз, доставшийся мне, – маленького пажа со светлой душой и чистым сердцем. В первом же бою он закрыл собой меня, закованного в доспехи, от стрелы, которая не причинила бы мне ни малейшего вреда, но легко разорвавшая его великое сердце.
Я каюсь и прошу прощения за содеянное, поведшее дар защитника в сторону искусства разрушителя всего вокруг, но прежде себя.
Я открыл глаза. Ученик говорил о необходимости не только и не столько брать, сколько отдавать, и эти слова есть Истина. Время наше пришло.
22
– Усыпи мои страхи, труба!
Призывая подняться на плаху,
Пусть трясутся поджилки раба.