– Какие-нибудь особые приметы запомнили?
– Глаза. Они горели,…прожигали, что ли…
– А вы его описать сможете, фоторобот составить?
– Пожалуй, да.
– Лена, вы золото. Я пришлю к вам человека для составления фоторобота. Хорошо?
– Хорошо.
– Больше никого не можете вспомнить?
– Да нет, больше нет.
– Кавказцы?
– Пожалуй, нет.
– Ну хорошо. Я в этих местах буду бывать часто. Буду вас навещать.
– Буду ждать, – источая лучезарную улыбку, флиртовала Лена.
– Счастливо. Да, ещё, Лена, в какой период вас навещает патруль…
Константина ждал напряжённый изматывающий день. Он постоянно должен был докладывать в «штаб» Чеснокову. Штабом являлся мобильник Чеснокова, а сам полковник мог находиться где угодно… Планы за день и расписание могли меняться, и он понятия не имел, когда закончиться его рабочий день.
Подполковник Лоза был человеком с округлым лицом, с залысиной, с распухшими губами, рыхлого телосложения. Он принял Вяземского очень приветливо. Присутствие следователя прокуратуры, хоть и младше по званию, но из Москвы, вызывало в нём трепет.
– Кофе хотите?
– Да, пожалуй, можно. Сергей Сергеевич, мне хотелось бы узнать о последнем визите полконика Васютина к вам.
– Ах да, какой был человек! Редкий. Вообще среди начальства очень мало интеллигентных людей, как-то всё ближе к народу – мат, перемат. А вот Сергей Алексаныч… царство ему небесное… был интеллигент. Ну, а насчет визитов ко мне, он интересовался бандитской разборкой вблизи Матырского. Обещал забрать дело в Липецк. Вы знаете, хоть это и Грязинский район, но по расстоянию это место ближе к Липецку, да дело не в этом. А вот без Васютина, не знаю, заберут теперь это дело или нет, тут и так завал, а ещё эти «четыре трупа возле танка».
– А что конкретнее по разборке?
– Да не наши, заезжие, один, кстати, чеченец, Абдулгамидов. При себе наркотики, но мало, доз пять, не больше. Следы.… А… Я сейчас дело достану.
Вяземский беглым взглядом пробежал страницы дела. В это время Лоза пытался что-то комментировать, но Вяземский только кивал и не отводил бегающего взгляда. Тогда Лоза успокоился и принялся молчаливо ждать, ерзая по стулу.
– Сергей Сергеевич, судя по материалам, это дело действительно у вас заберут, уж можете не волноваться.
Иной мир.
Как рядом с прогрессом, заводами-гигантами, крупными городами, ютится живая природа – птицы, растения, а где-то совсем не далеко от дома существует водный мир, со своими представителями, микроорганизмами, попадающими к нам по трубам водоснабжения, о которых мы даже не догадываемся, так и в жизни есть разные миры. Рядом с нами живет уголовный мир со своими законами – «понятиями», жизненными идеалами и принципами. Люди, как и мы, утром открывая глаза, видят этот мир, дышат его воздухом, хотя могут жить в другом. Есть мир бомжей, бродяг, люди которого, открывая глаза, видят именно его, хотя людей этого мира от нашего не разделяют сотни километров.
Существа бесконечным муравейником движутся в ограниченном пространстве. Их движения отличаются от привычных нам: некоторые сгорбились, опустив руки вниз и не сгибая ног, волокут их по полу. У иных руки сводили судороги, как при ударе электрическим током, что больше напоминает недоделанных роботов двадцать первого века, создатель которых либо напился, либо наглотался наркотиков. А для тех, кто производит слишком сильные звуки, и не понимает команду «заткнись», пытаясь запеть какую-нибудь песню, есть специальное средство. Дефектный продукт человеческого труда заводится в процедурную и получает внутримышечную инъекцию. После такого косметического ремонта данный субъект не может произнести ни звука, и даже не может раскрыть рот, так как оттуда сразу вываливается язык, и брызжут слюни. Зато индивидуум теперь имеет достойное своего разума занятие – пытается зажать губы руками, чтобы не вываливалось содержимое рта, а если всё-таки так происходит, то пальцами рук запихивает язык со всем прочим обратно.
Здесь нет зеркал, и люди могут видеть себя только с наступлением сумерек в отражениях тёмных окон, где за стеклянной гладью наступает ночь, и в свете люминесцентных ламп вырисовываются фигуры и очертания.
Он смотрел на мёртвое, холодное стекло уже долгое время, оставаясь без движений, пытающийся что-то увидеть, разглядеть, понять в том человеке за окном, как бы из другого мира, затерявшегося на границе сознания. Суровое напряжённое лицо, думы, сдвигающие морщины, и взгляд, пылающий от переживаний. Глаза, блеск которых был ярче блеска новорожденного месяца за запредельной гранью окна.