1997
Он ничего не говорил, лишь молча смотрел на нее, такую красивую в этой обычной школьной форме. Такую яркую среди ее подружек-гриффиндорок и остальной серой массы, в которой была видна только она. Это было почти тоже самое, что видеть лучик солнца посреди мрачного неба, затянутого огромными грозовыми тучами.
Почти тоже самое — только она была красивее солнца.
— Гермиона, — он поднялся со скамьи, мягко схватив ее за руку. — Послушай меня, пожалуйста.
Девушка весело обернулась, посмотрев на него такими родными карими глазами. И на какой-то момент ему даже показалось, что вернулась старая Гермиона, которая была с ним до измены.
Но нет. Она была прежней, выдернувшая руку и поспешившая куда-то со своим дружком Роном, который рассказывал ей шутки. А она улыбалась такой дорогой ему улыбкой, которую раньше дарила только ему.
Если бы такое произошло раньше, он бы давно наорал на нее, забрал бы к себе в комнату и долго психовал. Как она могла не договорить с ним, как могла уйти с этим Уизли. А сейчас он просто стоял и смотрел, как она целует друга в щеку и вновь расплывается в улыбке.
Молчал. Впервые за долгое время он лишь молчал из всего, что мог бы сделать.
Кажется, она так наказывала его за измену. Не рыдала на его руках, не кричала, что ненавидит. Просто ударила по лицу после признания и больше никогда с ним не заговорила. Уже за четыре месяца этого гребанного молчания, которое давило на его голову железными тисками.
2005
Он медленно осмотрел стоящих около него людей, упираясь взглядом в нее — такую роскошную, в этом строгом костюме и юбке-карандаше. Ее красные губы весело улыбались, когда сотрудник девушки говорил о чем-то слишком тихо, чтобы он мог расслышать.
Ему хотелось ударить этого самого сотрудника, с которым она так беззаботно смеялась, хотя бы за это. Но он лишь стоял в углу лифта, сжимая документы.
— Да, — громко произнесла она, когда они приехали на ее этаж. — Буду ждать.
Помахав рукой сотруднику, Гермиона на секунду посмотрела на парня. И он так давно не испытывал этого ощущения — словно тебя мазнули кистью с краской по лицу. Моргнула. И зашагала по этажу, больше не оборачиваясь. А его лифт рванул вверх, закрывая вид на нее.
И он больше не видел ее карих глаз, широкой улыбки. Не слышал нежного голоса и задорного смеха. Не трогал ее все эти шесть лет, пока жил в другой стране.
2017
Он видел: она потрепала маленькому мальчику рыжие волосы и поцеловала симпатичную девочку в щечку. Проводила детей на поезд, прижимаясь к своему мужу.
А он все так же молча стоял в стороне, наблюдая за тем, как она улыбается ее улыбкой, которую раньше дарила только ему. Он ведь мог поклясться, что Уизли не ценил этого никогда, как ценил бы он. Потому что он так сильно любил ее.
Она заговорила с ним. Сразу после того, как он вернулся из Швейцарии. Открыла дверь своего дома, попросив маленькую девочку помолчать пару минут.
— Возьми, — он протянул ей тогда небольшой букет белых роз, которые купил неподалеку в маленьком магазине.
— Нет, я не хочу, чтобы узнал муж. — Он заметил, что девушка не убирала руку с двери, словно в любую минуту могла ее закрыть перед его носом. – Что ты хотел?
На этот вопрос у него было миллион ответов. Хотя бы один, такой важный для него: «Я люблю тебя». Это все, что он хотел, все, о чем он мог мечтать. Однако он просто говорит:
— Ты простила меня за тот день?
Девушка коротко кивнула и, простившись, закрыла дверь как раз перед его носом. Тогда он понял, что больше она с ним говорить не станет. Тогда он понял, что она действительно счастлива с Уизли, которого, видимо, успела полюбить за годы совместной жизни.
Хотя в глубине души он все еще отчаянно надеялся, что так крепко и верно любила она только его.
2038
Он молча смотрел за тем, как в соседнем кафе идет свадьба. Как та самая малышка, которую он видел в доме Гермионы и на вокзале, целует высокого парня. Как он кружил ее возле стола, где сидела счастливая мать и отец.
Гермиона была прекрасна: в нежно-розовом платье и со шляпкой на голове, хлопающая со всеми. Такая довольная, отпускающая дочь во взрослую жизнь.
А ему до сих пор хотелось ударить Уизли еще со времен школы, когда они стали встречаться. Еще с того самого времени, когда рыжий побил его после того, как узнал, что он изменил Гермионе. Хотя, наверное, это было лучшее время Рона, потому что после того девушка ушла к нему.
Он знал: она видела его в кафе напротив. Посмотрела один раз через разрисованное снежинками стекло и отвернулась, словно не узнала.
Узнала. Безусловно, она узнала, зачем-то обнявши Рона через секунду.
И это был последний взгляд, подаренный ею.
2060
Он медленно шел мимо леса, неся в руках букет. Те же белые розы, которые она так давно не приняла. А он, кстати, присылал ей их каждый месяц. А она их, кстати, отсылала обратно, не написав ни слова.
Он остановился. Устало посмотрел на цветы, покрутил в руке. Положил на белый снег, который неспешно сыпался на улицу.
— Я знал, что ты присылаешь ей розы, — хриплым голосом сказал Рон. Он на секунду посмотрел на Драко.
— Она возвращала их обратно, — коротко ответил тот, глядя на фотографию Гермионы.
— Возвращала. Но ждала их каждый месяц, подолгу смотря в окно.
Он медленно перевел взгляд на Рона, который смотрел на могилу своей жены.
— Я отсылал их рано утром.
— Она сидела с ночи. Я замечал.
Он видел ее добрый взгляд с фотографии и улыбку, которая была только его. Почему-то сейчас он понял, что счастье было не в том, кому была адресована улыбка. Призрачное счастье было в том, что он видел ее живую. А не смотрел на безжизненную фотографию.
— Она любила тебя, — сказал Рон, выпустив пар изо рта. Курил он дорогие сигары.
— Нет. Она жила с тобой и любила она тебя, — он был почему-то уверен.
Прошло где-то пять минут, прежде чем Рон вновь заговорил. Говорил он хриплым, старческим голосом:
— Ты не прислал ей цветы в прошлом месяце.
— Я был в другой стране.
— Она ждала. Ждала неделю, а затем…
…умерла.
Рон выпустил струю пара, вытянув из пальто небольшой конверт.
— Она оставила тебе письмо перед смертью. Ты до сих пор думаешь, что она выбрала меня? — старик протянул ему листик. Драко впервые увидел улыбку в его глазах. Кажется, Рон знал что-то, чего не знал он.
Он развернул конверт. Там была всего одна строка без подписи. Но он узнал бы ее почерк из тысячи.
Он повторял эти слова всю оставшуюся жизнь. Даже перед собственной смертью он попросил, чтобы его похоронили с этим письмом. После него он понял, что Уизли впервые был прав.
«Я люблю тебя»