Так вот он славил вместе со своими спутниками Дургу и, утомившись, заснул глубоким сном. А во сне явилась ему и другим трем Богиня и каждому сказала: «Проснись, сынок, разорваны твои оковы!» Пробудились они тогда среди ночи и увидели, что освободились от оков. И, рассказав друг другу о том, что видели во сне, поспешили уйти оттуда. Когда же за ночь ушли они далеко от того места, купеческие сыновья, видно напуганные приключившимся с ними, сказали Нишчайадатте: «Уж больно много в этом краю варваров. Лучше мы, друг, пойдем на юг, в Дакшинапатху, а ты поступай как знаешь». «Раз так, идите куда вам хочется!» — ответил он им, а сам отправился на север, куда звала его надежда, и шел он один, и ум его был занят одной лишь страстью к Анурагапаре. Шел он, шел и повстречал по пути четырех подвижников — капаликов, украшенных ожерельями из черепов. Дошел с ними до реки Витасты и переправился через нее. После этого они поели, а когда солнце поцеловало гору Заката, вошли они в лес, и повстречался им какой-то дровонос и сказал Нишчайадатте: «Куда идете вы на ночь глядя? Впереди ведь нет никакой деревни, а есть среди леса только заброшенный храм Шивы, и всякого, кто там остановится, в храме ли, снаружи ли, того йакшини по имени Шринготпадини, рога выращивающая, сначала заморочит, в скота обратит и рогами наделит, а потом слопает». Стали уговаривать Нишчайадатту четыре подвижника, его попутчики: «Ну, что нам сделает жалкая йакшини? Идем туда! Не раз мы с ними на кладбищах ночевали!» Пошли они дальше, добрались до заброшенного храма Шивы и зашли туда переночевать. Сделали они большой круг из пепла, набрали поленьев и разожгли костер, а потом стали Нишчайадатта и четверо великих подвижников бормотать мантру для защиты от всякого зла. А когда сгустилась ночь, явилась туда сама йакшини Шринготпадини, наигрывая на вине, сделанной из скелета, и стала вне круга плясать, выпучивая глаза поочередно на каждого из четырех подвижников и бормоча мантру. А от той мантры у подвижника, который ее слышал, выросли рога, и начал он плясать, а затем упал в огонь. И как только он упал и наполовину зажарился, вытащила йакшини его из огня и, радостная, сожрала. Потом на другого глазищи свои выпучила и мантру, от которой рога вырастают, пробормотала, и заплясал он и упал в огонь, и она на глазах у других сожрала его. Так по очереди она заколдовала всех четырех подвижников и наградила рогами и сожрала в ту ночь. Когда четвертого-то дожрала она, захмелевшая от крови да человечины, случайно вину свою костлявую уронила наземь. Вскочил смелый Нишчайадатта, схватил вину и стал плясать, прыгать и смеяться и повторять мантру, от которой рога вырастают, выученную им, и смотрел прямо ей в глаза. Испугавшись действия мантры, глядя в лицо смерти неминучей и чувствуя, что растут уже у нее рога, взмолилась йакшини: «Не убивай, высокодобродетельный, меня, женщину бедную! Защити ты меня от действия мантры, защити меня. Знаю я все, что тебе хочется, и помогу достичь желанного и проведу тебя туда, где живет Анурагапара!» «Ладно! Будь по-твоему!» — ответил ей смельчак, остановился, и перестал твердить мантру, и, забравшись на плечи к йакшини, полетел к любимой. На исходе ночи, когда уже светало, добрались они до какого-то горного леса, и обратилась к Нишчайадатте эта гухйака: «Скоро солнце взойдет и не будет у меня силы лететь дальше. Проведи, повелитель, день в этом красивом лесу, отведай плодов сочных, испей воды ключевой, а я пока пойду к себе домой. Когда же снова настанет ночь, приду я и отведу тебя к твоей любезной Анурагапаре в славный город Пушкаравати, красой равный снежным вершинам Гималаев». Согласился Нишчайадатта, слез с ее плеч и, после того как взял с нее клятву, что она вернется за ним, отпустил ее. Поспешила она к себе, а Нишчайадатта пошел по лесу и увидел озеро, бездонное, полное свежей и чистой воды, но взошедшее солнце простерло руки лучей, словно бы предостерегая смельчака: «Озеро это подобно женскому сердцу и таит в себе яд!» И, уйдя от этого озера, кем-то отравленного, Нишчайадатта, хотя и мучила его жажда, пошел дальше по чудесной горе.
Бродил он, бродил по склонам горы и вдруг увидел, как словно два рубина сверкнули ему из земли. Стал он в том месте копать землю, а когда разгреб ее, то увидел голову живой обезьяны и понял, что это ее глаза сверкали, точно рубины. И пока он дивился, что это, дескать, такое, обезьяна заговорила человечьим голосом: «Человек я, был брахманом, а стал обезьяной! Вызволи меня, добрый человек, все тебе расскажу, что со мной приключилось». Удивился Нишчайадатта, услышав эти слова, раскопал землю и освободил обезьяну. А когда выбралась она из земли, упала ему в ноги: «Вытащил ты меня с великим трудом и жизнь мою спас. Отдохни здесь, отведай плодов и попей воды. Благодаря твоему великодушию избавился я от гибели». С этими словами привела обезьяна Нишчайадатту к реке, катившейся по горному склону, и усадила под тенистым деревом, на котором росли сладкие плоды. Искупавшись и утолив голод плодами, а жажду водой из реки, спросил Нишчайадатта обезьяну: «Как же это ты из человека обратился в обезьяну?» Тогда начался рассказ о том, как Сомасвамин был обращен в обезьяну «Слушай, теперь расскажу тебе все с самого начала. Живет в городе Варанаси лучший из брахманов по имени Чандрасвамин, а я, друг, его сын от верной его жены. Нарек меня отец Сомасвамином. Рос я, подобно слону дикому, не слушающемуся, страстью одолеваемому. Однажды увидела меня из окна Бандхудатта, юная дочь купца Шригарбхи, жена Варахадатты, старшины купеческого из города Матхуры, приехавшая к отцу погостить. И почувствовала она, увидев меня, зов Бога любви и послала свою верную подругу, чтобы та условилась со мной о свидании, а подруга, видя, что ту страсть одолела, рассказала мне о ее желании и привела меня к себе домой. Устроив меня там, привела она затем туда же Бандхудатту, распаленную страстью сверх всякой меры, и только вошла красавица, как кинулась ко мне с объятиями. Воистину, когда женщину любовь одолеет, ей только был бы мужчина! Бандхудатта прибегала из отцовского дома в дом к подруге и там что ни день миловался я с ней.