Дань неся и объяснить пытаясь,
Почему поэма так длинна.
И, пожалуй, даже признаваясь,
Что короче быть могла она.
Но дневник сейчас, недаром в моде
(В прозе он бывает и длинней),
Если же хотя бы что-то вроде
Строя в «Ars poetica»[66] моей
Намечается (морали норма),
Разве не оправдана и форма?..
Расширяй владения свои,
Друг мыслитель, слаще нет на свете
Приобретений, всегда ничьи
И для всех они — тысячелетий
Дар, читай предания, читай
Библию, историю народов
Восстанавливай и примечай,
Как живут уроды из уродов:
Мир в противоречиях лежит,
А не в зле, и учит, а не мстит.
Час проверки старого! Руль вырван
Из надменных рук. Не совладать
С бешеной материей. О мирном
Созерцании как не мечтать!
Столкновение смещенных планов
Было в мировом отражено
Футуризме кое-как. Нагрянув
Раньше, чем война, рубил окно
В будущее он, и был отложен
Как уже ненужный. Только что же
Нужно? Оказалось, что она,
Как всегда: подруга, жизнь, природа,
Оказалось, что во времена
Девственные (дивного рапсода
Или же Святого Павла) свет
Был такого же значенья (вечный),
Как сегодня; что эпохи нет
Под его давлением, и встречный
Самой новой новизны поток —
Только освежающий намек.
Истина! А если это баба,
Выбивающаяся из сил,
Надувающаяся, как жаба,
Чтоб младенец легче выходил…
Грубая и голая, как роды,
Если истина для всех одна:
Чрево матери, добавь — природы.
Только замирание утробы:
Выносить и вытолкнуть кого бы?
Неужели так она бедна
Нет, не так, но только есть и эта
У существованья сторона.
Вспомни живопись. Четыре цвета
Надо, иногда и пять, и семь,
Чтоб оттиснул камень литографский
На бумаге близкое совсем
Подлиннику. А поэт заправский,
То есть не совсем еще поэт, —
Все в один окрашивает цвет.
Это розовый по большей части
Или черный. То всему он рад,
Жить — благословение и счастье,
То ужасно в мире, лучше — ад.
Истина умнее: сильный, цельный
Луч ее для глаз невыносим,
С помощью идеи самодельной
Мы его кощунственно дробим,
Но равно обманывает призма
Оптимизма или пессимизма.
Поезд вот, колесами стуча,
Пролетает. Проревел пропеллер.
Урожай съедает саранча.
Книжечка поэта: Готфрид Келлер…
Словно ландыш… что-то о весне,
О любви… Другое маловажно.
Слушать голос в полной тишине
Твой, и где-то плещущее влажно
Море, и крутящийся песок,
И над Исаакием снежок.
Я чем больше охватить умею
Правду составляющих частей,
Тем заметней сердцем молодею.
Вот поэмы двигатель моей?..
Кто мне всех дороже по напеву?
Данте? Пушкин? В центре жизни всей
Вот кто «растекашеся по древу
Мысли и пущаше… лебедей»…
Но для творчества чужая муза —
Остановка, если не обуза.
В марте лихорадочном идет
Многими, незримыми путями
К нам весна, уничтожая лед,
Чтоб цвести подснежнику. Мы сами
Ждем. И как ее поторопил!
Будь на это наша воля, маем
Мы бы поспешили заменить
Зиму. Нет, померзнем, пострадаем,
Соберемся с мыслями. Тогда
Праздник будет праздником труда.
11
Предназначенные друг для друга,
Оба родились в России мы,
Я в столице севера, ты — юга,
Для свободы, но и для тюрьмы.
И когда я проверяю годы,
Новые, особые (с тобой),
Вижу я, что ты — дитя свободы,
Я же раб, измученный тюрьмой…
Но меня ты часто укоряла:
Свету понемногу приобщала…
Был я в ужасе, как ни влюблен;
Слишком велика была отвага
(Для ума непостижимый он)
Твоего ко мне навстречу шага.
Знал я, что за мной, а за тобой,
Что — я лишь предчувствовал, нецельный.
Тени праотцов сошлись гурьбой,
И на поединок не постельный,
Черная и пламенная рать,
Двум врагам слетелись помогать.
Да, враги. Не в том презренном плане,
Где эротика плетет венки —
Глубже милых разочарований
И страшнее мировой тоски, —
Там, где пересмотру и проверке
Подвергается и жизни цель,
Где уже влюбленным бонбоньерки
Не дарят, как детям, Феи, Лель, —
В нежной завязи больших религий,
В книге Бытия и Новой Книге,
В тайне самых сокровенных глав
(Жизнь и смерть и гибель и спасенье)
Два врага решали, кто же прав,
Слабого бросая в искушенье,
Сильную пытая — бросит ли,
Отвернется ли, себя жалея…
Век двадцатый… К двадцати нули
Прибавляй — изменится идея,
А не суть, и будет в те века
Так же дверь спасения узка…
Есть в Италии (как и повсюду)
Робкие под небом огоньки.
Смолоду предчувствуют: быть худу —
Беззащитные… Для их тоски?
По любви, ничем не загрязненной,
Есть обитель, и в ее стенах
Ущемленному и ущемленной
Кажется, что победили страх…
Друг, семья?.. Но вечное желанней
В дни высоких разочарований.
Девственница, милый, полевой,
Спрятанный в траве цветок душистый,
Не всегда останется такой…
Жизнь, в которой чистый и нечистый,
Можно ли прожить, не осквернив
Лучших слез подростка-недотроги?
Самый сильный в небеса порыв
И в обыденное спуск отлогий —
Вот что испытуемую ждет.
Блажь прошла. Тщеславие, расчет.
Охраняя, как от ветра свечку,
Пламя нежное от злых подруг,
Редко, редко некий дух овечку
Уведет, и впечатлений круг
Монастырских, мудро-неотвязных
Ей поможет чистоту сберечь…
Ты же и в блистательных соблазнах
Там, где не о святости же речь,
Та же, что и в детстве: самородок,
Непонятнейший для душ-уродок.