Ты — как виноградная лоза:
Тот же солнца пленного избыток.
Летними назвал твои глаза
Я когда-то… Будущий напиток
Гроздь в себе прозрачная несла
И, раздавленная в срок ногами,
Силу новую приобрела,
Потому что вольно, месяцами,
Зревшая лучей и влаги смесь
Людям щедро подарила весь
Жизни сок, до осени хранимый
Только ли для муз и свадьбы?.. Ты
Не как Рафаэля херувимы,
И не от неведенья чисты
Ум и сердце у тебя: ногами
Давят виноград, и жизнь должна
Мучить избранных, чтоб, их делами
Снова освященного, вина
Нам хлебнуть, и оттого причастье —
Самое трагическое счастье.
Молятся язычники Христу.
Павел, иудей из иудеев,
Души дикие вспахал в поту
И, слова Евангелья посеяв,
Может быть, любуется сейчас
На тебя, покрытую платочком.
Люди говорят: «Помилуй нас!»
И священник сыновьям и дочкам
Евы и Марии шлет, как вздох,
Руки воздевая: «С нами Бог!»
Ева и Мария, мать народа
Несравненного и Божья мать…
От обеих веет с небосвода
Тем, что называют благодать,
И смягченные сердца потомков
Рима или варварской земли
Как же светятся, когда негромко
Губы шепчут: «Смилуйся, внемли!»
И святых и праведников тени
Возле тех, кто преклонил колени.
Есть сомнительный и чудный край,
Тот, который все же оклеветан.
Тот, в котором как бы трепет стай,
Улетевших в поиски за светом:
Белые воскрылил невест.
Ты у них давно уж на примете,
Не одна тебя глазами ест
С дня, когда узнали в лазарете
Даму, доброволицу, сестру,
Продолжающую жить в миру.
Много рассказали сестры эти
Полудобрые мне о тебе
В дни, когда, несчастнейший на свете,
Я лежал в палате, где рабе,
Не смиренной, любящей и гневной,
Столько опровергнуть привелось
Правил осторожности плачевной.
Снова безрассудству удалось.
Что разумненьким не удавалось.
Для тебя же вот что выяснялось:
Тесные обители врата
Широко открыты лицемерью…
Жизнью, а не культом занята,
Чувствовала ты: я им не верю.
Здесь не злобной черни vil troupeau[67],
Но мечта у них одна: забвенье.
Вильям Вильсон у Эдгара По
(Временное, страшное затменье)
Для тебя живее (вот и я),
Чем затворниц чистая семья.
Богохульствующей молодежи
Проповедей не читала ты,
Но преображала в лица рожи
Тем, что от опасности в кусты
Не спасалась, тем, что просто, смело,
Лживо — милосердной роль сестры
Не играя, — слов «не наше дело»
Слышать не могла. В тартарары
Заглянувшим падать не давала
И меня ты предостерегала:
«Не спеши! Дай хорошо созреть!
С дерева бери пример. Кого ты
Удивить торопишься? Ответь!
В сторону тщеславия заботы!
О красивом и возвышенном
Знает будто бы один мечтатель…
Творчество решительно во всем
Видит осторожный наблюдатель:
Нечего ему изобретать,
Надо вынести, перестрадать…
Ничего не делается сразу,
Нужно время и незримый труд
На подготовительную фазу,
А когда созрело, настают
Испытания еще труднее,
И еще длинней и тяжелей
Дни усилий и еще честнее
Требования: природы всей
Замысел осуществи глубокий
В самом главном — соблюдая сроки.
Снова вспоминается «Пророк»,
Что-то в нем опущено: пожалуй,
Указание, в какой же срок
Кончилось преображенье. Малый
И болезненный иному дар
Послан, но пройдут недаром годы:
Начал юношей, а кончит, стар,
Другом человека и природы,
Чувства сильные к тому храня,
Кто спасал его, как ты меня».
12
Много нас, без меры восхищенных,
Но лишь годы каждый малый штрих
Уточняют. Не среди влюбленных
Я, какое может быть у них
Знание волшебного предмета:
Налетело, смяло, понесло —
И надежды и желанья, цвета
Яблони в цвету, исчезли. Зло
Мировое горько обвиняя,
Мести родственна любовь иная.
Жалуется не один поэт
На расчетливо и деловито
Обманувшую подругу. Нет
Обольщений, лучшее забыто,
Что манило в юности. Прижав
К быту и заботам и кровати.
Дух суровый рода, хоть и прав,
Цепь кует из кой-каких объятий…
Ты же, недоступному служа,
Знаешь, что гармония — не «лжа»…
Овевает тишина лесная
Чем-то, что похоже на твое…
Благородно к небу вырастая,
И движение, и забытье,
Дерево не ведает ни лести,
Ни тщеславия, и верный ствол
Складывается на том же месте,
Где когда-то кустиком взошел.
Жизнь его надолго и едина,
Корни прочны, высока вершина.
Дерево — и счастие, и друг,
Все мы от его огня и тени
Живы, но, готово для услуг,
И само оно из всех явлений —
Самое величественное.
Неподвижное как созерцанье,
Многохвойно, многолиственно
То сгорание-напоминанье,
И не надо никаких дриад,
Чтобы лесу был ты нежно рад.
Тополь впечатлительнейший, ива
Грустная, надменный кипарис,
Лавр увенчивающий, красива
Наша флора, в дерево влюбись!
Только для меня из всех береза
Может быть милее и сосна
Или ель, крепчайшего мороза
Не боящиеся, ведь страна,
О которой позабыть бессильно
Сердце, — ими поросла обильно.
Стих на протяжении поэм,
Пусть хотя бы только по размеру,
Но больших, терпеть не может схем.
Ничего не принимай на веру.
Чистая поэзия? К чему?
Точность прозаических усилий
Дневнику пристала моему.
Упоительно смешение стилей.
Этот, хоть не всеми принят он,
Я и ставлю над собой закон.
Авантюрное, как у Зевако,
Слито с правдой рыночных лотков,
И Петрарка разве не Петракко,
Нечто вроде нашего — Петров?
Любим мы поэзию и в прозе,
Разве не пленительна она
(Что и говорить — все дело в дозе) —
Жизни бытовая сторона?
Есть же и в хозяйственных заботах
Как бы вздохи плоти о высотах.