И высокомерно никогда
Говорить не надо: обыватель!
Да, сейчас он очень жалок, да,
Он такой, как все мы, он приятель.
Но ведь чем бывает наш же прах,
Прорицает потолок Сикстинский,
Где в углу под сводами впотьмах
Виден лик пророка исполинский…
Там одна из четырех голов
Кстати (приглядитесь) — Лев Шестов…
Набережная, Невы просторы,
Сена с букинистами на Quail[68]
На Монмартре русские шоферы,
А у Лариных мосье Трикэ.
Эмиграции гордиться надо,
Что она в узле великих стран,
И воспел бы я как Аминадо,
Наш пятнадцатый аррондисман[69],
Если б только было мне до шуток…
Но к религиозному я чуток.
Гром над нашей родиной второй,
Той, которая и не чужая,
И от нас отделена стеной.
Франция да здравствует былая,
Та, в которой вырастал собор
Реймса, и законы этикета,
И Людовика волшебный двор,
И Паскаль… Да хороша и эта,
Хоть уже уродует Вольтер
Все, чем удивителен Мольер…
Проговаривается у Пруста
Муза, полюбившая Ферней.
Сладко ей заслушиваться хруста
Похотью ломаемых костей.
Только мрак неведения хуже…
Ван дер Мерш… У новых правда — цель…
А Пеги — о воине и муже
И — о Miserere (и Клодель,
И Руо) и будущих Вюйаров
Краски — о забвении пожаров…
Правда новой и не может быть,
Не должна, а как тебя принудил
Рок ее признать и полюбить —
Вот что ново. Хорошо, что люди
Связаны порукой круговой
И нельзя в своей слоновой башне
Спрятаться от жизни. Личный, твой,
Ограниченный, чуть-чуть домашний
Подвиг завершая, в общий хор
Выйди на божественный простор!
Гете, чей осилил дух всемирный
Собственную плоть: германский Witz…
После Фауста свежестью зефирной
Овевают Шелли или Китс…
Но ведь тот зато всю землю поднял,
Как мы говорим, на рамена,
И вчера (и завтра) и сегодня
Тем цивилизация больна,
В чем ее сей музы Аристотель
Уличил; за нею — Мефистофель,
Да, мы эликсиры из наук
Извлекли волшебные, но Гретхен
Различила механизма стук
В сердце роботов. Она, das Madchen[70],
Так естественна, как рыбаки
Те и рыбу, и Его, и лодку.
Слившие с лазурью… простачки!..
А ведь чувствуем, что им в подметку
(Если б не босыми по росе
Шли они) годятся Канты все…
Есть еще тамтам: о жизни бодрой,
Где хороший заработок, джин
И партнерши яростные бедра.
Дельные образчики мужчин,
Те о Фаусте и не слыхали.
Разве только холливудский враль
Мировой загадки и печали
Приподнимет и для них вуаль,
Исказив для грубого либретто
Тайну бесконечного сюжета.
Как ни обольстительно-хорош
Лаццарони неаполитанский,
От него мгновенно устаешь,
И приятен холодок миланский.
Дух Италии еще велик,
И, провинциален и столичен,
Или он божественно двулик,
Или обывательски двуличен.
Средиземноморский сердца жар:
Истинный художник и фигляр.
Восхитительно у итальянца
То, что он рожденный гуманист
В масках герцога и оборванца,
Пусть, как говорят, мандолинист —
Он убить в запальчивости может,
Но, конечно, ближнему он друг,
Укрывающемуся поможет,
С тем, кто просит, на ухо не туг,
Весел, мил, приветлив, нет, per Вассо![71]
Обаяние его двояко.
Полуграмотен, а как умен,
На руку почти нечист, а чуткий,
С ним легко, он — вольности закон,
И хотя и глубже Север жуткий,
И огонь под хладом там у нас
Длительней, чем знойный огонечек, —
Словно отдыхаешь в первый раз
Только здесь. «Но ты ведь мой, сыночек?» —
«Да, конечно, родина, я твой,
Но покой-то ведь у них какой!..»
Тройка, тройка, память разогрей-ка
Юности в полях моей страны,
Впрочем, мне еще милее вейка,
Лошадь-карлица и весь чухны,
Финна замороженного облик,
И заливистые бубенцы,
И в сучках с занозами оглобли…
А какие делала концы,
Ленты масленицы развевая,
Наших северных пичужек стая.
Венка, вейка, видно, демократ
Я и в самом деле: чем беднее
Праздника народного наряд,
Тем милее мне его затеи.
В Ницце и Сан-Ремо карнавал
С колесницами цветов и масок
Никогда во мне не затмевал
Нашей веечки лубочных красок,
И полозья пели мне в мороз
Благодатнее, чем Берлиоз…
13
«Напои меня слезами в меру», —
Слышится на горестной земле,
Несмотря на атомную эру
И во зле горящей, и в золе.
«Невосстановимо… Слишком поздно…
Невозможно…»— шепчем в реве гроз,
И о плачущих «религиозно —
Мыслящие» говорят: дар слез…
Только правда, хоть сухая, есть и
В сдержанном «глаза на мокром месте»!
Судьбы всех Луи и Натали,
Сарр и Мойш и Маргарит и Гансов,
Если и не хочешь, раздели,
Кто бы ни был ты. Но мало шансов,
Лишь себя, свое боготворя,
С ними слиться: человек прекрасен
В духе… Кстати, не назвал я зря
Мир из лучших — Аграфенин, Васин.
Пусть они сегодня «контра», «гад»
Брата зарубежного честят.
Что скажу я молодым героям?
Вас к победе родина вела,
Не над вами вьются черти с воем,
Ваши солнцем залиты дела,
Правды сильной и односторонней
Увенчание. А в стороне —
Мы, богоискатели. На фоне
Всех событий, никакой стране
В главном неподвластные, мы тоже
Дело делаем свое. Не все же
Меч решает! И не мирный труд
Наши поиски! Мы погибаем
На полях иных: на Страшный Суд
Все-то мы самих себя толкаем
Здесь еще, при жизни: «Дай отчет…»
«Перед кем?» — «Но есть же совесть мира?»
«Где? Сыщи ее…» — «Но был же Тот,
Кто забыться для труда и пира
Нам не позволяет: как-нибудь
На единственный и узкий путь