Потому что, как ни голоси
О мимолетящем лист газетный,
Как ни мчится господин в такси,
Свой глотая дефицит бюджетный, —
Под его колесами пласты
Всех веков приведены в движенье,
И дома, и люди залиты
Заревом не только в отдаленье…
Кто из нас свободен от свобод,
Поднадзорных, подъяремных, под?..
«Помнишь, говорила я когда-то:
«Сделай выбор, выпрямись, не лги!»
Колебался ты, и вот расплата.
Лучше б не было твоей ноги
В храме (говорю не о церковном).
Долго ты пытался и не мог
Жить в высоком, ясном, безусловном.
Но пойми же: я не педагог.
Отойди или войди! расстаться
Надо. С кем? Со мною, может статься…»
Я хотел писать поэму, как
Было принято. Не выходило.
То ли ключ фантазии иссяк,
То ли век таков: поэту мило
Не рассказывать, какой герой
И в каких сраженьях отличился,
А как верил, старился… Я — твой.
Остальное следует. Пустился
Я в далекий путь, но круговой:
Устремленный к точке отправной.
Вновь она перед глазами, Сена…
Девять лет… и где-то в голубом
Ангелы, и зонтик Чемберлена,
И поэт, расстрелянный врагом…
Вильде… Про какие-то бумаги
Кто-то… Отвечающий — герой….
Дальше, дальше, и кивают флаги.
Хороши они, Поплавский мой,
Царства монпарнасского царевич!..
Новая могила… Ходасевич…
Едкий яд эпохи грозовой
Сделал яркими твои страницы.
Всем нам смыть бы «ран душевных гной»
Раньше, чем искать перо жар-птицы.
Да и не за верность ремеслу,
А за ожиданье благодати,
Не как Феб к рабочему столу,
Как сестра питье больным в палате,
Муза нам дары свои несла.
Чья же лира здесь не тяжела?
Кланяюсь и праху Мережковских.
У него и стон, и глубина
(Несмотря на верность строк шестовских),
А она известно как умна.
Лев Исакович (вслед Исайе
Вы, но… маловерия склероз),
К вам ушел недавно и Бердяев,
И поминки совершает РМОЗ
По любимцу эмигрантов Косте…
Брат мой Павлик, а твои где кости?
Оцуп и Мочульский… Их голов
В университетских коридорах
Помню милый очерк. Вот Петров
Медлит с ними в благосклонных спорах.
Вот коллеги: Вейдле и, в пенсне,
Мастер «Цеха», младший из Лозинских…
Вот и Бодуэн де Куртенэ…
На него с пучком цитат латинских
Мчится Павлик, верный ученик
(Галстук влево съехал, воротник
Вправо)… Где писавший по-санскритски
Дважды или трижды медалист?
Муза, плачь!.. В науке дальним близкий,
Смеет наш романо-германист
(И любой филолог) океанов
И других границ не замечать…
Мысль и воля… Где вы, Поливанов?
Юноша, забудь слова на «ять»
У Невы, но с рвением студента
Чтить фигуры прошлого memento![75]
Ну, а мы… В столице из столиц,
Где на самом дне, на эмигрантском,
Души крыльями тяжелых птиц
Бьются в озлоблении сектантском
О чужие стены, где вина
Каждого неистовым отрывом,
Нищетой и горем смягчена, —
В вое сплетен мерзостно-болтливом,
Как ни плохи мы, но всех нет-нет
Музыка пронзает, как стилет.
Мы от странствований по концертам
Лучше слышим созиданья звук.
Как Улисс, оплаканный Лаэртом,
Очарованный сгибает лук,
Чтобы пели мстительные стрелы
Там, где честь поругана его, —
Музыка за нищие пределы
Так в иное, все равно кого,
Как бы мстя за будней унижение,
Переносит на одно мгновенье.
Арфа, скрипка и виолончель,
Над волнами руки дирижера,
Глубина бездонная и мель
И сирены, голосом укора
Проплывающую душу: к нам!
Призывают о скалу разбиться.
Место кораблекрушений там,
Возле музыки — она, как птица,
Над реальностью умеет взмыть,
Но, конечно, может и сгубить.
Мы, от странствований по музеям
Зорче форму, линию и цвет
Различая, неспроста лелеем
Несравненных впечатлений след.
Ты свое почувствовало тело
И природу чище и ясней
После Боттичелли, Донателло…
Да и кто не любит гаммы всей
Ренессанса, импрессионистов?..
А душа бывает у артистов?
На вопрос, поставленный ребром,
Ясен и ответ. Секрет я выдал
Тех из нас, кто высосан трудом,
Жертвы принимающим, как идол:
Упоение… а сердца нет.
Даже в кровь подмешаны чернила…
Ты же роковой дала обет:
Лжи не будет. Ты во мне открыла
Робота искусства. Малый блуд
Вытравить еще не главный труд.
Остается автор, об отчизне,
О любви, ко вере, о пути
Пишущий. А человек?.. Две жизни
К вечности пытаются идти.
Не одна ни для кого не глохнет,
Отвращаясь лишь от лести, от
Злобы (так цветок от зноя сохнет),
А другая мнением живет
Ближних, луч Эдема раздробляя
И цветами радуги играя.
В Бога веришь ты не на словах,
Любишь страждущих не по расчету
И унижена в моих стихах:
Наложил на правду позолоту
Я и ничего не объяснил.
Счет великой жертвы не оплачен,
Я литературе послужил,
Но слова — «а ну-ка, посудачим» —
Что-то осторожнее дождя
Заглушает: каплет кровь с гвоздя.
17
Что-то пало с дрожью на аллею,
И затрепетала бирюза
С желто-черным бедствием над нею:
Под шмелем-гигантом стрекоза.
Словно тигр (такая же расцветка,
Та же хватка мертвая), палач
Припадал, впивался, и кокетка,
Украшение приморских дач,
Под жестоким грузом то взлетала,
То в песке вилась. Как два кристалла,
Крылышки, бессмысленно-чисты,
Сквозь себя увидеть позволяли
Небо и зеленые листы,
Если вдруг от щебня отрывали
Тельца ярко-синего стручок
И тяжелое чужое тело,
Чей хвоста убийственный клинок
Действовал и часто, и умело,
И вмешался я в неравный бой,
Символ разрывая роковой…