Смерти логикой бесчеловечной
Перед гробом кто не одержим?
Но и думая о жизни вечной,
Разве мертвецу мы говорим
(А ведь следовало бы): «Ликую,
Потому что ты уже в раю»?
Как ни хочется на жизнь иную
Променять убогую, свою).
Все навыворот. Постигни, уме
Недозрелый: тот живет, кто умер!..
Словно муха в сети паука,
Бьются в неисповедимом мысли.
Что такое смертная тоска,
Знал доподлинно и гимназистик,
Вписывая в тайную тетрадь
Первые стихи. Припоминаю
Тему их: готовься умирать…
И для многого я умираю…
Что же приоткрыто детворе?..
Помню, как на жизненной заре
Мне бывал понятен мир загробный
И особенно, когда подлец
Надо мной торжествовал: утробный
Голос требовать умел сердец
Низких наказания, и надо
Было согласиться, что нужна
Грозная архитектура ада…
Но еще нужнее, чем она,
Та безмерно трудная дорога,
На которой мучился я много.
Благодать — главнейшее в любви…
Утопающему жизнь. спасая,
Миг один им заняты. Живи
Я еще десятки лет, живая,
О себе забывшая, твоя
Нежность и высокая забота
Не померкнут для меня. Кто я
Без тебя? Случайность без полета,
Жертва и носитель малых чувств,
Ищущих единства у искусств.
Что и благородней, и смешнее,
(Надорвется или надоест?),
Чем большой, как правда, на пигмее
Лучшим выпавший на долю крест:
Радость жить для жизни невозможна,
Гнуть себя естественно, грешна
Лень неведенья, заслуга ложна,
Потому что вознаграждена,
И висит на острове Цитере
(В честь Венеры) — помни о Бодлере! —
Труп на виселице. Как до пят
Слитый с лапами и ртами спрута,
С тем, чью власть описывать он рад,
Чтобы, может быть, помочь кому-то.
Как, из галльских мучеников зла
Удивительнейший, ясновидец,
Возле ямы женские тела
Поместив и то, о чем Овидий
(«Ars amandi»[76]), как он мог до слов
О бесспорнейшем из всех богов
Не договориться? Но такие
Как могли, двоясь на глубине,
Вдруг не обращаться литании
В гимны преданности Сатане?
Друг бездомным, старикам, гетерам,
Сам себя считавший бунтарем,
Был ли он таким же двоевером,
Как потомки, любящие в нем
И запретных ощущений Креза,
И подвижника, чей дух — аскеза?
Можно ли забыть его слепых
И продрогшую зарю над Сеной?
Был для нас Евангелием стих
И отчаянный, и совершенный.
Только время новое пришло:
Управляющее бытиями,
Огрубело мировое зло
И уродства новыми чертами
Оттолкнуло, приближая к ней,
К противоположности своей…
Человеку внутреннему внешний
Только внешними и предпочтен.
Как миндаль в цвету цвет кожи вешней,
А в душе к лицу лазури тон.
Много раньше полного разрыва
Двух в одной воюющих природ,
Та, которая властолюбива,
Но ведь не для вечности живет,
Первенство незримой уступает
(Весь тогда характер выступает).
Ни в одной больнице не найти
Столько язв, и нечистот, и струпьев,
Сколько удается развести
Жизни в нашем с детства полутрупе.
Нетелесных полчища зараз
Так над чувствами витают всеми,
Что гноящийся не видит глаз,
Как среди смертей и эпидемий
Двух-трех душ велик иммунитет
(Термина точней, пожалуй, нет).
Всюду и во всем разнообразие:
Волк, сова, гиена и паук,
Ненавидящее безобразье,
И сейчас же рядом — свет и звук
Чистоты и ясности прекрасной.
Им я поражаюсь до того,
Что нельзя привыкнуть… Ежечасно
Мне напоминаешь ты — кого?
Тех, кто убивал, но лишь микробы,
Кто не против злых, а против злобы,
И на рабское, не на раба,
И на зверское в тебе, разбойник,
Ополчались. Трудная судьба
У ответственных: живой покойник
Вас боится. Вы — религий нерв!
Ты — безумная, ты — идиотка
Для ласкаемых фортуной стерв
И для им завидующих «кротко»…
Есть у подвига и нищеты
Не совсем, но общие черты:
На часах вокзалов и заводов
Рано просыпающихся час,
Ты — благословение народов,
И укор, богатые, для вас.
Вот линотипист за линотипом —
Оловом расплавленным дыши!
Вот шахтер выплевывает с хрипом
Что-то (не кусочек ли души?).
Вот… но сколько раз для женщин сутки
День — работницы, ночь — проститутки.
Как же можно в бедности такой
О любви? И все же да, конечно…
Ведь она одна в среде любой.
И когда в судьбе простосердечной
Дева под клоаками забот
Уличных, домашних и фабричных
Честь свою, страдая, бережет,
Что с ней общего у дам приличных?
Что их добродетели покой
Рядом с жизнью золушки такой?
Но бывает как бы путь обратный
В обществе. Обычно с чердака
Рвется нищенка в уют приятный,
Иногда же странная тоска,
Разрушая то, что ценят люди,
От обилия влечет во тьму.
Грустно мне припоминать, Иуде,
Как тебе, редчайшей по уму,
И судьбе, и сердцу, мир наружный
Представал комедией ненужной.
Что тебя сжигало изнутри
За невиданное взяться дело
Так, что люди говорят: «Смотри,
Для кого себя не пожалела.
Все принять: лишения и боль,
Чтобы только защитить кого-то,
Для себя чудовищную роль
Выбрать против всякого расчета…»
«Ты меня жалеешь, чудный друг?»
«Да, за бессердечия недуг!»
Я, как Александр Добролюбов,
Должен бы от самого себя
И других тщеславных душегубов
Наконец отречься. И тебя
Должен бы не связывать, хотя бы
Перед расставанием с землей,
Теми узами, какими слабый
Связан с материнской добротой,
Жалобными узами тревоги:
Где ты, мой горбатый, мой убогий?
Потому что, несмотря на мой
Бодрый стиль и деятельность мужа,
Я своим же выдан с головой
Слабостям. Нежна и неуклюжа
Биография таких людей
(Лишних, по словам литературы),
И особенность судьбы моей
В том, что не Хариты, не Амуры
А, моя монахиня в миру,
Ты со мной, и нудишь ты к добру!