Сколько раз протестовал художника:
«Ты мои страстишки мне оставь,
Я поэт и в сущности безбожник…»
Но повелевает кто-то: славь!
Землю для себя она презрела
И тебя не может не извлечь
Из сует и воспитать для дела,
За которое и мертвым лечь
Сильному и правому отрадно.
Отчего мы любим плотоядно?
Про искусство, что оно — вампир
И что сочинитель — вне закона,
Знает же как будто целый мир,
Даже не читающий Платона…
Ангелов и музы древний спор
Для меня еще не разрешился.
Не как пролетевший метеор
Серафим в судьбе моей явился:
Смерть, но только для мирских страстей,
Мне была бы счастия милей.
Сообщает муж, убитый горем,
Или безутешная жена…
Снова я о той, с кем мы не спорим…
А зачем, друзья, и что она?
И не только чье лицо в морщинах,
А в работе сердца перебой,
Но младенца на его крестинах
И невесту под ее фатой
Гонит в землю, где они сгнивают,
Та, кого с косой изображают.
Что случилось? Кончился завод?
Доктора?.. Но ведь они и сами
Беззащитные и в свой черед
В вырытой для них сгнивают яме.
Вот что важно, что всего важней,
Даже что единственно и стоит
Наших всех усилий — мысль о ней:
Почему? Куда? Собака воет,
Чувствуя, что у людей мертвец.
Друг не ошибается: конец.
Оба, пес и человек, унылым
Ужасом пронизаны: спасти
Нечего и пробовать — по жилам
Кровь не побежит… А на пути
К этому: страдания, поклоны,
Слава смехотворная, и вот
Новых бедственные легионы
Выписаны, Господи, в расход…
Вот оно, огромно, белоснежно,
Имя, угрожающе и нежно —
Кем? — подсказанное… Вот оно,
Древнее и все-таки новинка:
Даже тело преображено
В годы (с пустотою) поединка…
Я поэмы не сожгу моей,
Не решусь, а надо бы, конечно,
Потому что кровью не своей
Напитал ее бесчеловечно.
Презираю дело наших рук,
Но под чьими стонет лиры звук?
И со струн, когда они задеты
Теми, вдруг срывается в огне
Кем-то, а не автором пропетый
Стих: «В соседство Бога скрыться мне».
Вырвусь ли в заоблачную келью,
Если я тебя переживу,
Чтобы заносило, как метелью,
Все, что мы любили наяву?
Но была бы радостью могила,
Если б ты глаза мои закрыла.
Не равны художник и Творец.
Смертью должен быть постигнут гений,
Смерть и делу смертному — венед:
Чем оно точней и совершенней,
Тем недвижней — вспыхнув, к небу взмыв
Красками, словами, камнем, нотой, —
Стынет вымысел. Но, как прилив,
Движет, рушит, воздвигает Кто-то
Смену волн: людей, растенья, скот.
Муза сочиняет. Жизнь живет.
18
Раз, другой рванет из тела душу,
Так что кости хрустнут, чья-то длань
И отпустит Маслову Катюшу,
И летят ее плевки и брань.
Так же ты, Филипповна Настасья,
По чужой вине осатанев,
Не искала с ближними согласья….
Но бывает и великий гнев,
Гнев божественный… Клеймя завзятых,
Разве Сам, лечивший бесноватых,
Не был скрашен? Называет Кто
Мудрых «порождения ехидны»
(Что мы помним и, наверно, что
Заслужили б тоже). Безобидны
Лучшие ли?.. К малой-твари вновь
От Него перехожу, к той самой,
Что к Нему во мне зажгла любовь…
Говорит она и мыслит прямо,
Чувствует всем сердцем и страшна
Может быть для тепленьких она…
А ведь так добра, так бесконечно,
Беспредельно любишь даже их.
Первому бродяге, первой встречной
Дав понять, что в мире нет чужих, —
Только с теми, кто в броне железной
Хитрости, разврата и ума,
Внемлешь не себе, а им полезной
Ярости: не ведая сама
Почему (не по своей же воле),
Причиняешь боль, дрожа от боли…
Если б я тебя не знал, когда б
Не проверил на путях неправых.
Как на всех ты не похожа. Раб,
Смел я рассуждать о добрых нравах,
Но за часом час, за годом год,
Под лучом заботы бескорыстной,
Стоившей дающей тьмы невзгод,
Оставался в роли ненавистной
Умника, враждебного себе
В слишком неожиданной судьбе.
«Бывшего ничто не уничтожит»…
Позабыть стараемся. Да вот
Самый страшный год хотя и прожит,
А на будущее тень кладет.
В дни, когда от неземного хлада
Ты продрогла и еще жива,
Вспоминаю: «Ты моя награда»
И другие обо мне слова.
Но кладбищенскими тополями
Шелестит недавнее за нами.
Роженица чуть не умерла:
Дочь твоей, моя душа вторая,
Матери черты приобрела.
Радость для страдалицы какая.
Но сама ты как изнурена!
Что-то изменилось в хрупком теле,
По неделям мучишься без сна,
И припадки детства одолели
Вновь систему нервную: цена
Жертвы — здесь, в конец, разорена.
Чувств так называемый анализ
Утомляет нас уж много лет,
О простотой и верой мы расстались,
Многопишущие, и поэт,
Так же страстно и самозабвенно
Охраняемый как человек,
Спел о самой необыкновенной
Строфы, сетуя, что в них поблек
Образ вдохновительницы. Тише,
Проще надо бы и выше, выше!
В мировой столице я сближал
Жребий твой и моего приора.
Там чиновник церкви слишком мал,
Чтоб не злобствовать из-за укора
«Зазнающегося» чернеца.
Здесь художники и люди, света,
Лика не узнав, да и лица
(Но душа-то и у них задета),
Ропщут: ну какое дело ей
До чужих ошибок и страстей!
Оба вы терзаемы любовью.
К вечному источнику добра:
Кровь смешать бы с той священной кровью!
Трудно тем, кто ходит в номера
G человеком переспать случайным,
И понять, что кем-то Бог любим
Чувством и сознательным, и тайным
И что радостней, чем с тварью, с Ним.
Но еще труднее богомольным
Поспевать ханжам за духом вольным.