Знай, как ты поэзию свою,
Я свое любила. Много, много
Я взяла, но, видишь, отдаю,
Искупаю… и твоя дорога
В искуплении. Узнал и ты,
Что глухим становится в искусстве
Человек от жадной суеты
И успеха, что язык сочувствий
Лживый у него, а есть другой:
Тот, который у меня с тобой.
Расставанье с жребием актера?..
Жесты, декламация и грим —
Только тень свободы: голос хора
Мы лишь исполняем, не творим.
Права на волнение галерки
Или на признанье знатока
Нет у нас. Мы — гаеры, актерки.
Гоголевского духовника
Вспоминая, думал ты напрасно,
Что без жалкой рампы я несчастна.
Полутворчество презревший прав.
У больших искусств другая мера,
И, свою поэзию поправ,
Был бы ты не лучше изувера.
Но (особенно с недавних пор)
Дело вдохновения сурово…
Человека вывели на двор…
Убивают… Неужели слово
Не дано, чтоб этому не быть,
Чтобы мертвые сердца будить?
Ты со мной, еще не искушенной,
Встретился: была ограждена
Я от всех лазурью благосклонной.
Уничтожила ее война.
Кровь изломанный, пауковидный
Из сердец высасывает крест.
У кого есть право на постыдный,
Свой, уют? В последний мой приезд,
Рифмой занятый и разговором,
Был ты обозлен моим укором.
А теперь, конечно, ты другой,
И не только ум владеет лирой.
Сострадание, а не покой —
Муза наших дней. Поглубже вырой
Между чернью и служеньем ров.
Осуждай себя еще бесстрашней,
Чем судил когда-нибудь врагов.
Будет колоситься рожь над пашней,
Будут песни. Встретимся и мы.
Но растут могильные холмы.
Всех, кто строит, жертв не замечая,
Угрызенье совести разъест.
Воля тайная любого края
Слишком очевидна: с прежних мест
Даже горы, если нужно, сдвинуть,
Но в очеловеченных сердцах
Не алтарь, а идол опрокинуть.
Друг мой, где ты? На твоих руках
Умереть бы, обменявшись словом
И тебя увидев сильным, новым».
Трогая холодный коленкор
Для меня написанной тетради,
Знаю, вот он: к казни приговор…
Отчего же, как больного радий,
Отроки, для которых я ведь жил,
От последней исцеляют боли?
Помню же, что их не заслужил,
Но от этого ты меньше, что ли?
И любовь, сожженная дотла,
В Царство духа разве не вошла?
Рядом мы, и столик между нами,
И простор без имени, без дна,
И о том, что гнить мы будем в яме,
Даже мысль сегодня мне смешна.
Косточки свои, ну да, ты сложишь
Дорогие в землю, что с того?
Ты ведь грех земной осилить можешь,
Значит, нет на свете ничего
Более великого, чем пламя,
В муках возрожденное и нами.
Горе между нами, как вчера,
Как три года. И настали сроки:
Не влечение et cetera[77],
Но слова: «Ты слишком одинокий!..
«Ангел, неужели ты всерьез?»
«Я уж так, уж так тебя жалею…»
И договорить нельзя от слез,
Первых слез и над судьбой моею,
И над окончательной своей,
Не такой, как у других людей.
Броситься в объятия друг другу
После самой страшной из разлук,
Разве в этом дело? Нет, по кругу
Разворачивающихся мук
Устремившиеся досягают
До того предела, где тела
Как бы назначение меняют,
И не потому, что жизнь прошла,
Но как бы затронула впервые
Рядом измерения иные…
«Я тебя признала бы всего», —
Говоришь ты мне. И как расстаться
С тем незнаньем? Больше нет его,
Нет… Не стоило бы возвращаться
На, увы, неизгладимый след,
Только… и под жалостливым взглядом
Померещилось: разрыва нет…
Все еще не до конца мы рядом,
Но душа к душе (не грудь на грудь)
Вновь, как раньше, пробует прильнуть.
Но с печалью ты проговорила
Очень ласково: «Не торопись,
Никому не ведомая сила,
Даже если мы в любви спаслись,
Судит всех, и рано, слишком рано
Думать, что свободен от греха.
Берегись, чтоб не закрылась рана
Прошлого. Поэт, не для стиха
Прожито оно и пережито,
Горе учит, если не забыто».
«Помни, что умрешь», — нет: «Умереть
Помни» — грозное «momento mori»
Слышу, как торжественную медь…
Но умрут ли счастие и горе?
Говорила ты: «Смотри назад!»
Раньше, а теперь, другое слыша,
Молча за тобой я поднял взгляд
Не к звездам, не к солнцу, много выше,
И не раз произнесенной слог
На губах впервые замер.
20
Как ни бьюсь я над твоим портретом,
Не для моего карандаша
Все, что в существе я вижу этом:
Как значительна, как хороша!
И не оттого что мне, седея,
Более ты, чем всегда близка,
Но, пожалуй, красоты идея
Тем особенно и глубока,
Что ее духовными глазами
Видим безошибочней с годами.
Что земных объятий теснота —
Мука без небесного слиянья,
Истинная знает красота:
Действенности и очарованья
(Сколько раз они лишь западня!)
Выло бы достаточно другому,
Но умела ты учить меня
Чувству ревности не по земному:
Хоть и преступления — без дна, —
Глубже — благодати глубина.
Северная родственна природа
Явной все еще красе твоей:
Та же осторожность перехода
От печали к ясности и всей
Зябкой нежности благословенье,
Тишина, серьезность, глубина…
Было там зимы предвосхищение,
А теперь надвинулась она…
Есть и сила выдержки неюжной
Даже в прелести твоей наружной.
Возвращение на родину…
(Пусть в мечте) не села, не березы,
Не рябину, не смородину,
Не царя, не земства, не колхозы
Там искать… Пронижет как бы ток
Электрический, и в тех пространствах
Слушать будешь детский говорок
И рассказывать о дальних странствиях
По чужой земле на склоне лет,
Если спросят: «Расскажи-ка, дед?»