Но мне сегодня в темноте ночной
Приснилась темень гробовая,
И слабое под белой простыней
Стучало сердце не переставая.
— И это все? И я бывал знаком
С такими неприятностями: или
Шалит желудок, или перед сном
Вы порошки принять забыли.
Те оба человека на земле
Еще десяток лет просуетятся.
Душа, и днем и ночью ты во мгле,
К которой им нельзя и приближаться.
1923
II
«В снегу трещат костры. Январь на бивуаке…»
В снегу трещат костры. Январь на бивуаке.
Продрогших лошадей испарина долит.
Студеным воздухом охвачен Исаакий,
И муфтой скрыв лицо, прохожая спешит.
В театре холодно. Чтоб угодить Шекспиру,
Актеры трудятся, крича и вопия,
И все же сострадать неистовому Лиру
В тяжелых ботиках пришла любовь моя.
Что ей до сквозняков простуженной постройки?
Дыханье частое волненье выдает.
В истопленном фойе у лимонадной стойки
Открытки и цветы старушка продает.
Нет, слава никогда не может быть забавой,
И как бы я хотел (дерзаешь ли, душа?)
Не доморощенной — великолепной славой
Покрыть себя, и пусть красавица, спеша
Спустя столетия по набережной Сены,
Прелестным профилем в подъезде промелькнет,
Чтоб для нее одной актер французской сцены
Читал моих стихов достойный перевод.
1921
Гадание
Возле зеркала тяжелого
Деревянный стол стоит.
Ночь. Невеста топит олово,
В чашу пристально глядит.
В чаше тени синеватые,
Пыль от вьюги снеговой.
Вот глаза продолговатые
И башлык над головой.
Милый! Черный снег взвивается,
Пошатнулась у стола.
Уронил ружье, шатается,
Кровь густая потекла.
Скучно зеркалу забытому
Стол и свечку отражать.
Хорошо ему, убитому,
В снежном поле ночевать.
Побледнела, улыбается.
Комната полна луной.
Паровоз перекликается
С новогодней тишиной.
1921
«Бежит собака на ночлег…»
Бежит собака на ночлег,
И явно с той же целью
В потертом фраке человек
Прошел с виолончелью.
Фонарь скрутился и погас.
Предутренняя пена,
И кто-то: «умоляю вас,
Сыграйте вальс Шопена».
Не ветер расстегнул чехол
И прислонил к решетке,
Не ангел по струнам провел,
Но этот миг короткий
Звенела синяя Нева,
Гудела мостовая,
И даже выросла трава
На линии трамвая.
1922
«Я много проиграл. В прихожей стынут шубы…»
Я много проиграл. В прихожей стынут шубы.
Досадно и темно. Мороз и тишина.
Но что за нежные застенчивые губы,
Какая милая неверная жена.
Покатое плечо совсем похолодело,
Не тканью дымчатой прохладу обмануть.
Упорный шелк скрипит. Угадываю тело.
Едва прикрытую, вздыхающую грудь.
Пустая комната. Зеленая лампадка.
Из зала голоса — кому-то повезло:
К семерке два туза, четвертая девятка!
И снова тишина. Метелью замело
Блаженный поцелуй. Глубокий снег синеет,
С винтовкой человек зевает у костра.
Люблю трагедию: беда глухая зреет
И тяжко падает ударом топора.
А в жизни легкая комедия пленяет —
Любовь бесслезная, развязка у ворот.
Фонарь еще горит и тени удлиняет.
И солнце мутное в безмолвии растет.
1921
«Дождю не разбудить усталого солдата…»
Дождю не разбудить усталого солдата,
Он безмятежно спит, к земле щека прижата.
Быть может, он бежал из плена, может быть,
Стремнину под горой пытался переплыть.
На поле вспаханном его найдет крестьянин.
И только через год, печальной вестью ранен,
Шепчу я: мир тебе, мой утомленный брат.
И слышу — снег идет над склонами Карпат.
Бреду по мостовой, и вдруг звенят копыта
Взбесившихся коней, и тело Ипполита
В мучительных вожжах (о, призрак!) по торцам
Влачится, — с пением по низким облакам
Проходит грустный хор над золоченым шпилем,
Над убегающим в туман автомобилем.
1922
«Я не люблю, когда любовь немая…»
Я не люблю, когда любовь немая.
Но Делия, её смешно винить:
И платье через голову снимая,
Она не перестанет говорить.
Рисунок звёзд и крыльев Серафима
Засеребрил морозное стекло.
Закрой глаза: на побережье Крыма
Блеснёт волна и белое весло.
«В Алуште жил художник итальянец».
Я слушаю не разбирая слов.
Трещат дрова, на потолке багрянец,
И на камине тиканье часов.
Весёлое и лёгкое свиданье
Какими же стихами опишу.
О Делия, старинное прозванье
В счастливом забытьи произношу.
Любовь одна, и всё в любви похоже:
И Дельвиг томно над Невой бродил,
И это имя называл, и тоже
Смотрел в глаза и слов не находил.
1921