Выбрать главу
Пропадая под морями, Роковая полоса Голубыми огоньками Дразнит темные леса.
* * *
Не береза ветви клонит — Душно, не передохнуть — Саблю выронил и стонет И хватается за грудь.
Под зелеными ветвями Дни и ночи перед ним С изумленными глазами И похожие на дым.
«О воды, воды, Елена, Царскосельский соловей». Но услышит ли Елена: «Умираю, пожалей!»
В белом платье беглой тенью Столько лет и до сих пор. Вот обрызганный сиренью Металлический забор.
«Душно, уходи, другая — Ольга, жарко на песке». Загорелая, босая. Ропщет море вдалеке.
Мелочь лодок просмоленных, Парус меньше, чем платок; Ветер, сосен воспаленных Сплошь дырявый потолок.
Сколько их? но кто услышит И, покинутых подруг, Только ветер тронет крыши Стройных зданий и лачуг.
***
Кто-то рядом пробегает, И винтовка на весу. Пламя. Трещина зияет, Привидение в лесу:
Не отбрасывая тени, Вдаль протянута рука, Не сгибаются колени, Шляпа круглая легка.
К раненому наклонился. «Кто ты, не гляди в упор. Мой клинок переломился, Падай, падай… Командор…»
Холодно и бело, бело… Сети мерзлые, весло… Окровавленное тело В той лачуге, сквозь стекло.
Кто она? глаза открыла. Стонет, падает без сил. «Ты исчез, она грустила И рыбак ее убил».
Раненый уже не бредит. Пламя по небу. Закат. Мох шуршит. «Бедняжка Эдит, Только я не виноват.
Но тебя, о Соглядатай, Вижу я не первый раз. Изойди огнем, проклятый! Даже в этот темный час
Не хочу я сожаленья, Жил бы только для любви». Страшен голос привиденья: «Мы сочтемся — поживи!»

Петербург — Берлин, 1922–1923

III

«Быть может оттого, что сердцем я слабею…»

Быть может оттого, что сердцем я слабею, Я силюсь дальнее и вечное обнять, И то немногое чем на земле владею Мне все труднее сохранять.
Чужая даль немилого ландшафта Сиянием увы! не просквозит. Где небо синее и с Палатина вид На солнце, на историю, на завтра?
О если б лишь затем унынье этих дней И тишины глухой и мирной, Чтоб дух созрел и чище и верней Для песни, как земля, обширной.

1925

«Есть в одиночестве такая полоса…»

Есть в одиночестве такая полоса, Когда стесняет наконец молчанье, И мысль жужжит как на стекле оса. Тогда тебя на расстоянье
Пленяет мир, который утомлял, И непонятно отчего же? И все кого ты горько изумлял Найдут, что ты сейчас и лучше и моложе.
Пускай тебя ревнует тишина — Ты воротишься к ней с повинной, И снова счастия единственной причиной Тебе покажется она.

1925

«Вновь, забываясь до утра…»

Вновь, забываясь до утра, Ты повстречаешь, о бездомный, Не легкий профиль Opera, А в поле ветер злой и темный.
Не правда ли твоим мечтам Милее зарево и пламя, Чем эти отблески реклам, Рассеяные облаками.
Да. Ты отравлен навсегда: Суровый и к печали жадный Ты мир спокойный и нарядный Не можешь видеть без стыда.

1925

Неаполь

Звучит canzona napoletana, Мигнул маяк и вот исчез. Любовь Изольды и Тристана Не опечалит таких небес. На улицах мощеных лавой Прилежные ослы кричат, По стенам вьется виноград, И вам покажутся забавой И над Везувием дымок И тот в таверне уголок. Толкнули стол, ножи схватили Как будто в опере, — но вот Убитого плащом накрыли И Русинелла слезы льет.
Тяжелым кружевом балкона Увито каждое окно, В горбатых улицах темно. Все удивительней канцона, И море падает в ответ, Нарядный берег ударяя. Прозрачность эта голубая И Капри острый силуэт Сродни канцоне. Отчего ж — Меня пронизывает дрожь?
Нет, ничему душа не рада — Блистательные берега И неба легкая дуга Придавлены Вратами Ада. Я слышу как огонь ревет: Везувий слабо озаренный — Конечно только дымоход Той безысходной накаленной И вечной смерти. Словно тушь Ночь зачернит глухие зданья, И будут явственны рыданья Навеки осужденных душ.

1925

«Все ближе но мне могила…»

Все ближе но мне могила, Все дальше начало пути. Как часто душа просила До срока с земли сойти.
Но бурно она влекома По черным полям земным, И вдруг я увидел Рим И вздрогнул и понял: Roma!
Планета среди городов, Спасительными лучами Целил он меня ночами. И тени его куполов,