1918–1923
Глаза удава
Вы не видали глаз удава —
Огонь, порыв и чистота.
У них зеленая отрава
И поперечная черта.
В них зов ножей, в них тяга ада,
И раз один взглянув туда,
Вы очарованного взгляда
Не оторвете никогда.
Они соперников не знают.
В них замирающий порок.
Вам иглы тонкие пронзают
Открытый в ужасе зрачок.
Канатов крепче эти нити,
Безумья глубже это дно,
Но ближе, ближе загляните —
Вернуться вам не суждено.
Я сталь. Души закрыта дверца,
Но проклинаю день и час,
Когда удав в глаза и сердце
Вопьет уколы острых глаз.
Шахматы
Истинное в мире
Дорого и свято:
Шестьдесят четыре
Маленьких квадрата.
Выстроены гномы,
Короли и туры.
Издавна знакомы
Тонкие фигуры.
Деревянным детям
Мысли и забавы
Мы места разметим
На квадратах славы.
Пусть один другого
С маленькой арены
Снимет, но толково —
В танце перемены.
Радостно и чудно
Видеть воплощенье
Мысли обоюдной
В жизни и движенье.
Сны
Откуда наши сны? Всю ночь в покое,
Не покидая ложа своего,
Лежит и дышит тело чуть живое,
Но кто-то с кем-то где-то за него
Встречается, и говорит, и муки
Испытывает, и тоску, и страх,
И навзничь, запрокидывая руки,
Летит с обрыва, чтобы спящий — ах!
Очнулся… Не затем ли и рассветы,
Скрывая наспех истину от нас,
Вновь расставляют в комнате предметы,
Чтоб им спросонок удивлялся глаз,
Пока за ними разбирают тени
Страну (иль декорацию) видений?
«На снегу у костра за мостом…»
На снегу у костра за мостом —
Силуэт часового с ружьем.
Как ужасно, что пропуск ночной
Я у южного моря забыл…
И мелькала волна за волной,
И по снегу солдат подходил.
Я проснулся от запаха роз
Без России…
Я проснулся от крика и слез
Над волнами чужой и свободной стихии.
«Труженик, воин, святой…»
Труженик, воин, святой
И — человек молодой.
Вышел из отчего дом —
Подвиг, молитва и труд…
Но почему-то истома,
Тоже и песни, и блуд…
И через столько-то лет:
Нищий, мыслитель, поэт.
«Страшно жить, не любя никого…»
Страшно жить, не любя никого,
Но, быть может, страшнее всего
У высоких ночных фонарей
Проститутки с глазами детей.
«Подойди, молодой человек».
«Я с такими не знался… пока…»
Из-под темных измученных век
Подавляемой страсти тоска.
Не сегодня, так завтра, не тот,
Так другой, побледнев, подойдет
И обнимет в холодном раю
Ледяную невесту свою.
«Как будто водолазу в океане…»
Как будто водолазу в океане,
Когда он глянет вглубь и в высоту —
Случайному прохожему в тумане
И холодно, и жутко на мосту.
Под умирающими фонарями
Какие-то крылатые пальто,
С какими-то зубчатыми зонтами
Из ничего скользящие в ничто.
И снова шарканье по мокрым плитам
То глуше, то невнятней, то слышней,
И в воздухе, как в зеркале разбитом,
Какие-то подобия людей,
«Все тленьем тронуто…»
Все тленьем тронуто
И… очищается…
Слез-то, урону-то!..
Но по закону то,
Что отпускается,
Злом не считается.
Муза от боли вся —
Мука и хрип…
Ведь не погиб….
Но как ты колешься,
Терния шип!.. А не помолишься?
«Мы поэзии верим вначале…»
Мы поэзии верим вначале,
Словно мы раскрываемся в ней
В каждом слове, в мельчайшей детали.
Упоенные властью своей,
Мы искали затерянных где-то
Объяснений пути твоего…
Только ты не давала ответа —
Все искусство не стоит его.
Но, поняв безнадежность усилий,
Отчего же себя и потом
Бесполезному мы посвятили,
Не ища оправданья ни в чем?
«С чего бы начать — с незнакомой звезды…»
С чего бы начать — с незнакомой звезды,
С ее отразившей воды,
С летящего голубя — или начнем
С тебя самого за столом?
Куда ты ни взглянешь, с чего ни начнешь,
Повсюду — над бездной бессильная дрожь.
Звезда оборвется и в ночь упадет,
И птица погибнет, и сам ты вот-вот
Качнешься над зыбью просторов пустых
И, всё позабыв, уничтожишься в них.
«Все безысходнее беда…»
Все безысходнее беда —
Короткой жизни половина.
Но ты учила, Мнемозина,
Любить ушедшие года.
Сказать о лире — помоги,
Ты жизнь мою, оберегала
И первые мои шаги
На музыку перелагала.