Странное… Когда тебя из ложи
(Ты в партере место заняла),
Тот увидел, чувствовал он то же,
Что и я позднее: зеркала
Всех условностей неисчислимы,
Но, конечно, грех не презирать
Ими отраженный образ мнимый,
Если можно встретиться опять
С чем-то, что отчаявшийся видел
Где-то раньше, чем его обидел
Разочарованиями свет…
Ты пришла с ровесницей веселой,
Вместе вам еще не сорок лет,
Ты не изуродована школой
Получувств сомнительных: в груди
Словно увертюра! Жаль соседку
Так пуста и все-то: погляди!
Ну же!.. На вертушку и кокетку
Кто-то впечатленье произвел…
Кто? Но взор опущенный нашел
Взор твой, поднятый к нему: узнали?
Разве мы когда-то, где-то, там
Не встречались? Кто вы? Уж не та ли,
Кем устал я грезить по ночам?
Но когда под засверкавшей люстрой
Утонул в рукоплесканьях зал,
Ты ушла с твоей подругой шустрой.
Незнакомки он не забывал.
След ее нежданно отыскался.
Смысл тяготенья оправдался.
И тебе давно знакомым он
Вдруг явился: музыкальной фразой
Слух не так бывает поражен,
Как душа душой. Голубоглазый,
Смуглый принц из «Тысячи одной
Ночи», он влюблялся не впервые,
Но истосковался по такой:
Жил и он не в луже, а в стихии.
Человек. Фигура. Горд. Умен.
Наконец нашел невесту он.
И в его кругу тебя признали.
Словно ветер окна распахнул
В душной от духов и злости зале,
Образ иностранки упрекнул
Пресыщенных. Чуден путь успеха…
Жив еще в Европе феодал,
Грубого и рыцарского эхо!
К трусости брезгливых поражал
У прелестной и непостижимой
Ум, не только про себя таимый.
Острой мыслью вооружена,
Как бы мимоходом и небрежно,
Европейца ты, как ни одна
Здешняя, смущала неизбежно.
От вещавших о тебе афиш
Тоже многим головы кружило,
Но себя ты не любила. Лишь
Он один и мог с волшебной силой
В жизнь такую счастие вдохнуть…
Только… только мертвых не вернуть…
И могуче все в тебе, и хрупко,
И легко растрогать — не согнуть
Очень гордую. Ты — однолюбка
(В чем и нашего романа суть).
Тот, кого ты для себя любила,
Умер, и твоя седая прядь —
Плач о том, что отняла могила.
В юности такое потерять —
Горе, чей прообраз отдаленный —
Слезы грибоедовской Мадонны.
Тоже старше спутницы, он шел
Тоже в блеске по земле, недолго
Знал тебя, но всё в тебе нашел,
Что искал, и умер жертвой долга,
Как великий русский прототип.
С той поры твоя большая сила
В том, что он для сердца не погиб…
Не однажды мне ты говорила:
«Помнишь, бурь уснувших не буди.
Нет, буди и, вслушиваюсь, жди!»
21
Что-то для меня в тебе похоже
На ответ в любые времена.
Пел я о твоей довольно коже
(Матовой), очей голубизна
Тоже мной оставлена в покое
(Их лазурь), но от тебя лучи
Для меня как бы сквозь все живое
Проникают. Сколько ни учи,
Знание свободе не научит.
Жизнь меня все радостнее мучит.
В вере и науках дилетант,
Неужели круга не расширю?
Надо землю выжать, как Атлант
(И такую выжимают гирю),
И не чтобы силу доказать,
Мне пришлось за труд безумный взяться,
Но велела мне из гроба встать
Ты, и понял я, что не подняться
Мне к живым по зову твоему.
Если я земли не подниму.
Годы я стонал от напряженья,
Чтобы это вытолкнуть ядро,
Все ее грехи и потрясенья,
Все, что якобы уже старо,
Якобы и мальчикам известно,
Наново, впервые, по утрам
Тяжко я переживал и честно,
Без удачи подражая вам,
Из героев лучшие: святые,
Землю поднимавшие на выи.
Я, быть может, страшен стал для всех
Требовательностью нестерпимой:
Я в себе и ближних видел грех
Ненавистный и неотвратимый…
Это не предсмертная тоска:
На простор, на волю, на свободу!
Это — путешествие в века,
Это — путешествие в природу,
Это путешествие в себя,
Но с пути сбиваюсь без тебя…
Для певца суд общий, хоть угроза, —
Не указ: он сам себе закон…
И авантюрист Сальватор Роза,
И разбойник Франсуа Вийон —
Братья верующего Расина…
Кстати, ведь и у него не то
Что у Еврипида-исполина,
(Стиль трагедии, но дух Ватто)…
Лучше уж Эллада — сквозь треченто
(Извини язык приват-доцента)…
Я давно с тобою, как в своем —
В веке Данте и уже Петрарки.
Что за тем великим рубежом?
Там века перерезают Парки:
Раньше — христинство, дальше — срыв…
Только даже и сейчас похоже,
Что назад, всезнания вкусив,
Мы идти готовы. Ну и что же —
Из столетий веры и огня
Путь к тебе открылся для меня.
Там еще не шалости амура,
А любви горячие лучи,
Там не только песни трубадура,
Но забрало, четки и мечи.
Где-то это возле поворота
На пути уже другие, где
Перейти Танкреду в Дон Кихота…
Бедный рыцарь, о своей звезде
(Той же, за крылом аэроплана)
Помолись по-старому: Осанна!
Для тебя всегда над всем она:
Пушки издали, как львы, рыкают,
Исчезает целая страна,
Стон и грохот воздух сотрясают.
Только для тебя одна звезда,
Неподвижная, невозмутима…
Утешительница… Навсегда…
А под нею Лондона, и Рима,
И Москвы, и суеты сует
Пролетают годы… Сколько лет?
От треченто на меня суровым
Веет, я и сам в душе суров,
А не только нежен. В мире новом
Ту благословляю тяжесть слов.
И тогда, быть может, изрекали
И поэт, и воин, и монах,
Но уже, наверно, не болтали,
Как позднее в прозе и стихах
Измельчавших… Впрочем, так ли просто
Так болтать, как, скажем, Ариосто?