Выбрать главу
В черном, облегающем трико Режет лед на беговой дорожке Мельников, оставив далеко За собой соперников. Сережке (Местный, царскосельский, чемпион) Гимназистки: «Наддай! Не мешкай!» Для меня, подростка, чудо — он, Но другой мгновенной перебежкой Знатоков пленяет навсегда, Ухом чуть ли не касаясь льда.
В позе на минуту дискобола (Вверх одна, другая вниз рука, Согнуто колено) как прошел он С вдохновением, но без рывка По дуге крутого поворота И уже свободно по прямой, Что за длинный шаг (от гончей что-то) Пролетает, руки за спиной. Жаль мне тех, кто нервной и призывной Грации не чувствует спортивной.
Впрочем, если надо выбирать Между чемпионом и Паскалем… Несравненная, природа-мать, Никогда мы камнем не завалим Всех твоих просторов, никогда Не разлюбим. Ты не позабыта, Только ты для вечного суда Пробужденной совести закрыта И предоставляешь нас в борьбе И страданиях самим себе.
Я географическим экстазом Одержим все чаще. Любо мне Охватить хотя бы мыслью разом, О другой, космической войне Позабыв, — леса, моря, пустыни, Страны… Край ты мой, родимый край — Весь в снегу, но жарко в Палестине В Мексике… А там уже Китай За хребтами страшными Тибета. Кожа у людей другого цвета.
Путешествие, река, гора, Храмы, памятники и музей… Новые обычаи… пора, Впрочем, дальше… кактусы, пигмеи, Нестерпимая жара, царек, Чуть не людоед… Миссионеры… Дальше, дальше: ограничен срок… Токио, Везувий, Кордильеры, Нил… Добавьте Мельбурн, и готов Очерк: наши пять материков…
В январе вставало над конюшней То созвездие, чье так меня Радует сверканье. Равнодушней Я к другим, а твоего огня (Словно семисвечник для левита) Семь лучей мне дороги. Зажжен Ты сейчас над полем, весь открытый (Крыша не мешает) Орион. Летом с неба здешнего ты сходишь, Над Австралией, над Чили бродишь.
Чили, Гватемалы и других Стран диковинных, заокеанских Краски: отражается на них Радуга обилия — гигантских Бабочек, чудовищных жуков. Птички с ноготок, лес первобытный, Реки полноводные, хребтов Снежных грозное и аппетитный, Яствами богатый вижу стол И твою красавицу, креол.
Я бы мог назвать поэму — праздник, Потому что, как ни тяжело С вами, негодяй и безобразник, Быть почти сообщником, — светло На земле. Преданиям и сагам Верю, потому что ты со мной, И сегодня, скажем, Копенгаген Славлю: сероватый, деловой, Он овеян сказкой Андерсена, Как симфонией и вальсом — Вена.
Я дрожу от сырости, и жаль, Что Febbraio[28] здесь и впрямь furbaio[29], То есть это не февраль, а враль… Тот мобилизован operaio[30] И погибнет завтра же в бою, Как другие, молодо и щедро Жизнь — кому? — дарящие свою… Peter, Pierre, Pierino, Петя, Pedro! Дни войны хоть и реальность, а, Как у Гофмана, у Э.Т.А.,
Прошлое, но это в настоящем Всеми пережитого напор, Это в гении, себя творящем, Всех его предшественников хор, Это (как плотину прорывая) В наше превращается мое, Это вся история земная, Называемая бытие… То, что поважнее анекдота Из Толстого или Геродота.
Память, Мнемозина, ты уснуть Не давай ушедшему в покое. Надо человечеству вернуть И Ахилла, и осаду Трои. На сегодняшнюю нашу речь Гнедич переводит «Илиаду»… Зная, как минувшее беречь, По Екатерининому саду В мысли погруженный господин С важностью гуляет. Карамзин…
Был сперва географом Татищев, А когда увидел, что границ Внешних глубже внутренние, ищет Он в истории, где столько лиц И страстей и преобразований, Смысла. И поэты наших дней Тоже в хронике, певцы во стане… Музы ведь язычница, и ей Кондотьеры Борджиа и Сфорца Ближе Николая Чудотворца.
А не больше ли, чем их дела, Житие того, чьи мощи в Бари. Всем его Россия предпочла (Назовут ли ныне «пролетарий Святости» над чистотою риз Не дрожавшего, лишь за работой Ведавшего отдых?). Враг подлиз, Он вникал с особенной охотой В то, что называют жизни грязь, — Бедному слуга, с большими — князь.
Есть у сильной веры и такое: «Трое и один, да, негодяй, Говорю тебе: один и трое! Ах, не хочешь? На же, получай! Это будущий святой и Арий. Стыдно, да… Но разве не хорош? Равнодушие кого не старит? Вот и ты, разоблачая ложь, И особенно у самых сильных, Не подыскиваешь слов умильных…»
Трудно, слишком трудно всем таким. До чего же легче равнодушным. Как ты сталкиваешься с иным, Лучшему в себе же непослушным! Как в негодовании твоем Кой-какие ноты драгоценны… Так могла с влиятельным лицом Разве Катерина из Сиены… И в твоем «хочу» и «не хочу» — То, что каждому ли по плечу?
У Петра лицо дрожит и руки: «Чтоб сейчас же!..» Но ему под стать Яков Федорович Долгорукий: «Дай сперва обедню отстоять…» И явился Л. «Ах, ты так?..» Бывалый Царедворец рядом весь дрожит, Но не он: «Ну что ж, убей, пожалуй, Александр, но я-то буду Клит…» «Объяснись!..» И вот уже по сердцу Смелый князь гиганту самодержцу!..
И опять безмолвие крестьян, Занятых коровами и рожью В глубине залитых кровью стран, И опять они на милость Божью Уповают, сыновей отдав Городу, и войску, и границам, И опять не знаешь, кто же прав, Но угадываешь все по лицам Малых и больших, вступивших в бой: Правы мученики, прав герой!
вернуться

28

Февраль (ит.).

вернуться

29

Коварный (ит.).

вернуться

30

Рабочий (ит.).