Но была заветная черта
Твоего присутствия, за эту
Не переступала мерзость та
(Муза так сварливую газету,
Грустно и брезгливо пробежав,
Тут же забывает), и с любовью
Душу ты мою, с пути убрав
Мелкое, к чужому изголовью
По ночам вела не раз: «Жалей…
Видишь, как он спит в судьбе своей…»
У меня лирическая муза,
Но размеры эпоса нужны
Для тобою поднятого груза
И моей и не моей вины.
Есть же, кроме лирики жемчужин,
И большая форма… Не покой
Нами у Гомера обнаружен,
А глухой сочувствия прибой,
Выносящий на берег убитых
В битвах и расправах знаменитых.
Приходила музой ты ко мне
И строка звучала величаво,
И на пленника в чужой стране
Прошлое терциной и октавой
Надвигалось, как прибой, шумя,
И, как море на песок, слагало
Между рифмами двумя-тремя
То, над чем нервически и вяло
В поисках ответа, а не фраз
Я на воле мучился не раз.
Я настойчивостью повторений
Связь держу частей. Пера нажим,
Страшноватый для стихотворений,
Отвечает замыслам моим
(Так нужна симфонии объемам
Главных тем возвратная игра).
Будет ли поэма целым томом?
Или брошу в море недобра
С первыми лишь главами бутылку,
Прежде чем приму иную ссылку?
Ты писала мне: «Любовь проста,
Много раз тебя я осуждала,
Но, душой твоею, занята,
Все, что отвлекло бы, — отстраняла.
А теперь в несчастий своем
Ты мне дорог, как ничто на свете.
Вытерпи. Мы скоро отдохнем.
Я служу в военном лазарете,
Сочинила я молитву здесь:
«Свет, да, свет насущный дай нам днесь!»
Ясно именно в такое время:
Все — одна огромная семья.
Будь и ты хорошим с ними всеми,
Не слабей, не жалуйся. Твоя».
Знали взысканные благодатью,
Что покинуть может и она.
Ты, светясь над лагерной кроватью,
Плакать не учила: мне дана
Там, где хлеба черствая краюха
Поважнее Гете, — твердость духа.
8
Стало все понятнее: закат,
Жизнь в последнюю вступила четверть…
Вспомним первую. Уже томят
Тайны вечности, любви и смерти.
Все предчувствуем, и вся дана —
Нового характера природа,
И душа больна, изумлена:
У нее героя и урода
Склонности. Ребенок вовлечен
В бури века, подрастает он.
Юношество — многих подражаний
Время (и с традициями бой),
Сил не бережем, на первом плане
Честолюбие: пленить собой.
Обмануть, пожалуй, но поправим.
Жизнь-то впереди… Эксперимент.
Ну, а так не лучше ли? Заставим
Наши вкусы не роптать: момент
Требует того-то. Беспощадный
Сам к себе, растерянный и жадный,
Юноша уверен, что нашел
Навсегда себя в надежной школе,
Секте, склоке. Что ж, он молод, зол
И великодушен. Он на воле.
Совесть в нем почти заглушена,
Хоть, конечно, иногда смущает,
И подруга, может быть жена,
Мучится, но он и сам страдает:
В четверть зрелости переходя,
Жизнь уже не хочет без вождя
Истинного длиться. Кем же будет
Он? Очередной ли лжепророк
Увлечет? Иль сердца пыл остудит
Истина? Какой она урон
Современнику немолодому
И еще пытливому задаст?
Холодно и трезво, по-другому,
Чем недавно (уж Экклезиаст
Чувствуется в тех же сменах года),
Мы тоскуем. Радует свобода
Глубже и отчаянней: грустна
И уже (по-новому) трагична,
Потому что умереть должна
Та, которая от всех отлична…
Что произошло? Чуть-чуть знобит…
Разве мы не те же, как бывало?
Чувственное разве не дарит
Ощущений, о которых мало
Петь… И вот пора иных забот,
Но о ней спою, когда придет…
Нашей биографии развитье
Узко вьется посреди больших
Землю сотрясающих событий.
Мы, конечно, устаем от них,
Но, себя и, внешнее усвоив,
Видим, что парадоксальный мир
Вырастал на прочности устоев
И подрыве их: война есть мир,
И сердца, больные друг за друга,
Не романсы радуют, а фуга…
Хорошо природу так понять,
Чтобы долю малую закона
Тайного раскрыть и благодать
Чтоб расширилась (чуть-чуть озона,
Проблеск)… Открывателям хвала
И земель, дотоле неизвестных,
И загадок меры и числа
И высокой формы… Но из лестных,
Самых лестных подвигов: уйти
К погибающему и спасти…
Вечная любовь — не молодая
И не старая. Эдема сад,
Надо мной цвети, не увядая!..
А пока терплю и нервно рад
Дружбе, как природа, грубоватой
Кое с кем за проволокой: жив
И благословенной, и проклятой
Я доверчивостью, чей мотив
Тот же все, наверно, уж до гроба
Мучить будет, как чужая злоба.
Я живу с другими сообща
В лагере, воистину бок о бок,
Как в семье. Нашел я, не ища,
То, что было нужно. У коробок,
Полных разными людьми: у школ
И больницы или у казармы
Есть какой-то даже ореол
Тесноты, в которой благодарный
Тем яснее видит жизни ширь.
Школа Достоевского — Сибирь…
Выдержу ли? Маловерный инок
Так ли мается на склоне лет?
Не такой ли точно поединок
С ближним и с собой ведет аскет?
На свободе времени-то мало
Для спасения, и вот — тюрьма,
Где и одиночество пропало,
Где характера или ума
Вариации необычайны,
И касаешься не новой тайны…
Снисходительные остряки,
Братья поднадзорные, спасибо:
Ваши ссоры, наши тюфяки,
Холод и карабиньеры — либо
Ада декорации (весьма
Бледные, конечно), либо это
Правда жизни и она сама.
Ода вольности… Немало пето.
Их… Но, только в мрачный загнан дом,
Будешь знать, рожден ли ты рабом.
Ты присутствуешь, ты — огневая.
Вот уже пятнадцать лет моя
Ткань, себя как бы перерождая,
Высветляется тобой… Тая
От непосвященных это дело,
Мало им понятный, одинок
Я, но ты со мной… Слабеет тело,
Скоро и для нас наступит срок
Старости, болезней и кончины…
Только жаловаться нет причины.