Наконец и я страдаю. Нет
Сердца, нет и мук. С тобой разлука,
Свет (не фамильярное: мой свет),
Тяжела и очень: где порука,
Что тебя увижу? Грозен рок,
Нас разъединяющий. Несчастья
Всех несчастных, запад и восток
Населяющих, — ничтожной частью
Целого — судьбой моей, твоей,
Как волна, играют. Сколько дней
Мы уже не виделись. Три года
Скоро. И не то, что я бодрюсь,
Но и в самом деле несвобода
Не пугает внешняя. Боюсь
Даже лучшей радости: свиданья…
Не изменимся ли так душой,
Что смешными станут упованья
Самые священные: крутой
У судьбы закон, и кто же знает,
Что она ему предназначает?
Встретимся ли? И кого, из нас
Пощадит? О, если бы обоих!
Но печален каждый новый час,
И, не успевая о героях
Пожалеть, о многих, кто собой
Жертвует за новую идею,
Что ей церемониться со мной,
Если сам я за себя краснею.
Чем же, чем тебя я заслужил?
Неужели тем, что дурно жил?
Бедам, унижениям, утратам
Счет потерян, и даров не счесть,
Найденных на гноище проклятом.
Мы разбогатели. Наша честь,
Столько раз поруганная, все же
Спасена. А как пытали нас
В тюрьмах, лагерях, на фронте. Ложе
Иова — Прокруста с гневом тряс
Век, и мы все глубже понимали,
Сколько счастия на дне печали.
Дед мой в Севастополе долг свой
Знал и мог помериться с другими.
Может быть, артиллерист Толстой
Между лающими рядовыми:
«Никак нет! Так точно!» — и за ним
Наблюдал, густые сдвинув брови
(Офицер), всем гением своим
Понимая, что боится крови,
Но горит усердием служак —
Честный и застенчивый добряк.
Я ни для корысти, ни для битвы
Тоже не рожден, как ни бодрюсь…
Но от звуков сладких до молитвы
Неужели я не дотянусь?
При тебе оно бы и не трудно —
Если вера и самообман
Для меня подчас, то с правдой чудной:
Чувство переходит в высший план,
И венчают неба откровенья
Здешнюю работу очищенья.
Я в долгу за страшный твой урок
Зоркости. И мне стихи дороже
Были бы, когда настал бы срок
Слово повторить твое (не все же
Истине безмолвствовать). Своим
Будет ли оно для дальних? Что-то
Из того, о чем мы говорим
Столько лет сердцами, до кого-то
Из людей, готовых жить светло,
Если бы когда-нибудь дошло!..
9
И на Соловках, и на Гвиане,
Может быть, из вас ни одному
И не снится, братья-каторжане,
Как похожа воля на тюрьму.
И, сквозь мрак бессмысленный и жуткий
Мертвого покоя своего,
Слышите ли, сестры-проститутки,
Или вам уже не до того,
Как о вас и вашей муке грешной
Чистота сгорает безутешно.
В сердце человека, вечный ад,
Я схожу, не двигаясь и плача.
Не озер кипящих серный чад
Предо мной, а трудная задача
На печальном опыте своем
В вещий час предутренней дремоты
Узнавать, каким оно путем
Нас ведет. Какие извороты
Грозные (как Дантовы круги)!
Что в начале? Ничего. Ни зги.
И затем, как это у кого-то
Из мыслителей, не помню кто
Выразился: перейти во что-то
Силится предмирное Ничто.
Это вроде сна и пробужденья,
К жизни от нежизни переход
(До тоски в утробе и рожденья)…
Над ещё сплошной пучиной вод
Первое усилие полета…
Утренняя вещая дремота.
В сердце человека, вечный ад,
Я схожу неведомо откуда…
Первое несчастие: разлад
Между несомненнейшего чуда
Ощущениями (вот рожден,
И дышу) и немощью проклятой…
Первого младенца первый стон,
Новая из глуби, мглой объятой,
Вся еще на привязи пупа,
Жизнь выходит, горестно слепа.
Вот оно начало: первородный
Всех родителей за нами грех —
Крик младенца и слова отходной
Потрясают душу мне, как смех
Сумасшедшего: на голос Бога
Дикие ответы — из нутра,
Глубже — из прапамяти, с порога
До существования, вчера
На земле ничем еще не бывший
В хаос, человечка обступивший,
Ничего не видя, закричал
О позоре, ужасе и боли.
Дух ли в наши измеренья пал,
Зная, что не вынесет неволи
(Новорожденный — уже старик)…
Зверя человеческого первый
Односложных ужасов язык —
Вот что до могилы помнят нервы
И с чего мы начинаем путь
В непонятную природы жуть.
Не в аду, но по таким же вечным
Страха и бессилия кругам
Сходят с содроганием сердечным
Грешники измученные к вам.
Я в себе всеобщее читаю
В вещий, утренней дремоты час,
По себе я чувствую и знаю
Стыд и злобу каждого из нас…
Мы из поколенья в поколенье
Тех же преступлений повторенье.
Сердце человеческое… спесь…
Избранных и одержимых корчи,
Гений подвига, да только весь
Черный от усилия и порчи.
Если, по легендам, в небесах
Он могуч, от сонма сил отпавший,
Здесь он лишь в себя влюбленный прах,
Деятель, души не потерявший
И больной презрением к другим
И всему, что создано не им.
Сколько погибающих от чванства
Красотой, талантами, умом…
Сколько в их болезни постоянства
И подчас жестокости!.. В каком
Изобилии, мой современник,
Если ограничиться тобой,
Спесь у техники, меча и денег
И у наших муз, коллега мой!..
Молодости это грех?.. Ну что же —
Значит, мы чем старше, тем моложе.
Данте называет имена
Грешников, но пощадим друг друга,
Есть у каждого своя вина,
Если не у каждого заслуга.
Милосердный образ надо мной,
И уже в лучах ее прощенья,
Сам еще воистину больной,
Я вкусил отраду снисхожденья
И судить не смею никого…
Все такие, все до одного.
Сходство бедственное все заметней:
Вслушиваюсь в чьи-то голоса.
Где-то и когда-то ночью летней
Так шумели, может быть, леса,
Кто-то падал, вскрикивая, с ветки,
Кто внизу его часами ждал,
Как добычу? Оба — наши предки…
Ессе homo…[34] Я богаче стал
Многих современников (тобою),
К волчьему прислушиваясь вою.