Гамлет, наша бедственная слава
В тонкости и сложности своей,
Наше благородство и отрава…
Всех интеллигентов прадед, всей
Нерешительной и полуправой,
Недоверчивой и полузлой
Страсти разума с его державой
Многотрудной, многовековой…
Вспомнил я софиста и Саула…
Как они угрюмая, зевнула
Жизнь скептическая: нет как нет
Свыше сдерживающей угрозы,
И церковный высмеян запрет
И жреца и праведника позы.
Заявляет ум свои права
Все проверить, выяснить, измерить,
Пишется в истории глава,
Где все чаще вместо слова «верить»
Наше лаконическое «знать».
Понемногу родовая знать
Признает такими же большими
Тех, кого сжигали на кострах,
И монархи в переписке с ними…
Просветителю уже монах
Понемногу место уступает,
Жгут иконы, и Филипп второй
Нидерланды скоро потеряет…
Что же будет через век-другой?
Революционная идея
И страшит, и, увлекает, зрея.
Корни Запада обнажены.
Наша совесть, как лучи Рентгена,
Тайн не оставляет. Две войны,
Концентрационная геенна,
Новый приступ мировой тоски,
Новый перелом хребта спинного,
Там и тут крошатся позвонки.
И лепечет воинство Христово
Семинарской мудрости урок…
Есть ли медицина? Есть: пророк.
На развалинах Монтекассини
Слезы льешь, надменный лицемер,
Над величием колонн и линий,
Над музеем…А над мерой мер?
Что в тебе? Да ничего. Механик,
Ты уже не Фауст — Франкенштейн,
И твое чудовище таранит
Страны, города… Эль-Аламейн…
Славная, что говорить, страница…
Отчего же хочется напиться?..
Юноша, тишайший до войны,
А сейчас безумца с чертом помесь,
Чуть ли не расстегивал штаны,
С девушкой едва лишь познакомясь.
И на службе у своих господ
Принимал участие в облавах,
Хоть и знал, что думает народ,
И, на богатырских на заставах
Бьющий настоящего врага,
Своего отечества слуга.
И налаживалась жизнь-злодейка,
Думая о выгоде своей,
И кормилась целая семейка
Легким заработком дочерей.
И когда бы манию растленья
Осудить решился трибунал,
Не найдя состава преступленья,
Самых низких он бы оправдал,
Чтобы целой армии невинных
Пасть на современных гильотинах.
И скомпрометирован простак,
И подлец непойманный — в почете.
Лживы показания бумаг,
То есть факты, и не узнаете
Истины мерцающей сквозь них:
Тот за то, что смелый, — оклеветан,
Этот отвечает за других.
И надежда, университетом
Сделок и уловок становясь,
Учит втаптывать и чистых в грязь.
Точку бы опоры, только точку,
Чтобы жизнь перевернуть, да нет
Здесь ее, а там? И смерть в рассрочку
(По Селину) и тебе, поэт,
Угрожает. Целый мир нечистый
На твою подругу сквозь тебя,
Угашая дух ее лучистый,
Посягает, и, ее губя
Дело, ты ведь с нею порываешь
И ее, теряя, проклинаешь.
До нее и жизнь твоя проста,
Ты свободен, легкомыслен, боек.
Называл приор: velleita*
(Лжеспасение), бедняга стоик,
Твой порыв… Уж ты забыл тюрьму,
Грубые не донимают страхи,
Знаешь только, где и почему
На метафизическом неряхе
Некто, отступив на дальний план,
Силы пробует. На всем туман,
Вера прежняя лишь подогрета,
Луч ее (чтоб даром не слепить?)
Все бледней для блудного поэта…
Кровь бы, кровь ему переменить
Или так божественным упиться,
Как большие люди, но чутьем
Зная, что в пророки годится,
И гордясь, что не солгал ни в чем, —
Века он, как говорится, кризис
Воплотил, с отверженными сблизясь.
21
Новая религия, родись!
Даже революция и войны —
Муки по тебе. Не удались
Пробы первые. Мы не достойны,
Мы еще не те. Жестоких нас
Мучит эрос: жажда расточиться,
Люди умирают каждый час
Под открытым небом. Но пробиться
В рай с одним оружием в руках
Невозможно. А в больших умах
Искушения и подвиг веры
Не на все же отвечают: с Ним
Все труднее людям. Есть примеры
Чудной цельности, но мы хотим
И языческого вдохновенья,
И спасения. Пронизан я
Тем и этим. Годы заточенья
Не были мне пыткой. Да моя
Совесть и не чувствует наружных
Испытаний. Мне из самых нужных
На земле вещей была одна
Всех других нужнее: пониманье,
Оттого я доходил до дна
В страсти и поэзии и знанье.
Только и на самом дне с тоской
Убеждался я, что камень вынут,
Тот, краеугольный. Где другой?
Человек, ты на себя покинут.
Что природа? Ей-то все равно
Грех? Но разве что-нибудь грешно?
Мой отец, когда дружил с путейцем,
Знающим строителем мостов,
Слышал от него, что не злодейством
Столько сильных сгублено умов,
Но переоценкой сил: устала
Голова, а новый груз неси!
«О сопротивленье матерьяла
Не забудьте, Боже упаси!
Даже самая большая сила
Может расшататься, как стропила».
Часто я припоминал завет,
Прозаический, но деловитый, —
Дни, когда от перегрузки бед
Человек, случайно не убитый,
То есть каждый современник наш,
В лагере и даже на свободе,
Сам себя пытал: «А ты предашь,
Если?..» И другое в том же роде
Сами знаете, что говорил,
Стоя за плечами, Азраил.
Помню, как мы мучили друг друга
Обучающий и рядовой.
«Повтори: хоругвь!» А он: «Хверюга!»
«Знамя есть хоругвь». — «Хеврюга!..» — «Стой!»
Юношей не видел я в казарме
Злобы, вынес многое шутя…
А теперь союзных ждали армий
Слишком долго мы, и все, хотя
Прятались, боролись, выживали, —
Злыми неврастениками стали.