Океан времени

«Руки вверх! А ты куда же, крошка?
Оба к стенке и спиной! Вот так!
В путь, ragazzi![51]» Выпивка, дележка…
Что это? От дней войны сквозняк.
О двадцатилетием, о студенте
(Лучше ли бывало над Невой?)
Слышу: «Delinquenti, malviventi…»[52]
Фильма современного герой
Встречному субъекту дал бы в зубы,
Встречную поцеловал бы в губы,

Девочку растлил бы. Капитал
Вырвал бы, как говорится, с мясом…
Человек себя оклеветал,
Да ведь не случайно. Где-то басом
Орудийное, а тут дискант
Полицейского свистка, три сотни
Золотых. В Нормандии — десант.
Здесь — измызганные подворотни…
Плоть от чьей же плоти молодежь
Наша?.. Что посеешь, то пожнешь…

Дар наследственности… Вот что злее
Самой тонкой пытки палача,
Потому что все мы лишь в идее
Над собой хозяева. Звуча
Каждый раз все, более фальшиво,
Наша похвала себе самим
Все мучительнее от разрыва
С тем, что мы на деле здесь творим…
Страх, и блуд, и лень… Как Гоголь с Вием,
Я с моим живу трехглавым змием.

Снова зачарованный стою,
Упиваясь горечью предсмертной,
И зову прекрасную мою
Избавительницу, но инертной
Даже и она душе помочь
Не сумеет. Надо бы встряхнуться
Навсегда и быть таким точь-в-точь,
Как… Но дни победы не вернутся
«Я»: на Слово — легионы слов,
На любовь, на веру — тьмы врагов.

Разорвите же меня на части,
Как Хому, нечистые! Сожри,
Век, любовь мою! Я в вашей власти,
Современники-нетопыри.
Нет тебя со мною и в помине,
Ты за линией за фронтовой,
Но и жесточайшая из линий
Между нами: снова я за той,
За которой жил до нашей встречи,
И глаза твои — над мертвым свечи.

Тлением охваченный опять,
Злу, которому конца не видно,
Я служу. А скоро умирать.
Неужели мне еще не стыдно
Все-то про себя? Добро бы уж
Выдал с откровенностью последней,
Где и как срывался. Только муж
Истинный (лакей, сиди в передней)
Не щадить себя способен, как
Тот в «Подростке» или ты, Жан Жак.

Беатриче, Ангелы, Спасенье,
Покаянье… Разве не смешно?
Выразить, пожалуй, сожаленье,
Что и я… А впрочем, все равно.
Больше не испытываю боли,
Может быть, еще и поплетусь
К той, которая сильнее, что ли?
Видно будет… После разберусь…
А пока… И странствует по Риму
Тот, кто был же дорог Серафиму.

Что Горгоне раб, который раз
Сердце скармливающий страстишкам
Нужен ей избранника экстаз,
Чтоб ее соблазнов красным вспышкам
Осветить его и ослепить,
С толку сбить… Но Бог един? Едина
И любовь? Я должен цельным быть.
Отступись, дурная половина
Оборотня! я навеки твой,
Женщина и дух любви живой!

Но все ближе голос: «Моралисты —
Скучный и расчетливый народ.
Что такое добрый или чистый?
Человек — естественный урод,
Полузверь (и так ли это плохо?).
Дай желаньям волю, не тирань
Их, источен палочками Коха
Или чем-нибудь подобным, дань
Все равно отдашь земле. Попробуй
Не дрожать над собственной особой…

Правда русская страшнее всех —
Человеку стыдно улучшаться.
Он такой, люби его за грех,
За решимость низким оставаться»,
«Эй, ты, добродетельный, ступай
В рай, тебе и место там, тихоня.
Боженька с тобою, мальчик-пай,
И покроет бранью, и застонет…»
И уже довольный сам собой
Места не находит. Что со мной?

Тут уже не юности ошибки,
Глубже и отчаяннее звук:
Очень явственно — как соло скрипки,
То, на что в груди все чаще стук…
«Что ты отвечаешь безрассудно,
Ей себя зачем ты отдаешь?»
«Как она поет, послушай, чудно».
«Друг, опомнись, ты еще живешь…»
«Что мне жизнь! Милее разрушенье,
Той, за все усилия, — отмщенье.

Как себя посмел бы я беречь,
Ей, неотвратимой, изменяя.
Сытых и самодовольных речь
Для меня любая речь иная.
О, послушай, как она поет,
Грубы жизни голоса, уроды —
Люди… Нет на свете чище нот…
И какие тут же переходы
От мучения к небытию.
Я люблю ее, мою, мою…»

Гибель.